«Как там было? Не соврать бы…»

Каким он был поэтом, мы судить не станем. Для этого надо отрешиться от памяти, которая болит и будет всегда болеть, забыть о том, как на твоих глазах рождались поэтические строки, как они нередко умирали, срезанные, будто кинжалом, острым росчерком январевского пера. Как, прочитанные вслух в полуночной тишине маленьких «хрущевок» на Южной или на Киевской, некоторые из них (о, далеко не все!) вырывались из тесных стен и начинали самостоятельный путь, входя без стука в сердца читателей и слушателей.
О литературных достоинствах поэзии и прозы Эмиля Январева писали в разное время такие известные литераторы, как Леонид Вышеславский, Александр Сизоненко, Владимир Пучков, Дмитро Креминь, Вячеслав Качурин, Илья Стариков, Анатолий Поперечный, Вячеслав Козлов и многие другие. Свое слово, к тому же, может сказать каждый желающий, обратившись к сборникам прежних лет и особенно к двухтомнику Э. Январева, выпущенному в минувшем году николаевским издательством «Возможности Киммерии».
А мы, жена и дочь, Людмила Костюк и Юнна Зиньковская, просто вспомним сейчас, каким он был в кругу семьи, близких друзей, наедине с собой. Пусть читатель простит нас, если эти воспоминания лягут на страницу не в строгом хронологическом порядке, не всегда гладкими и причесанными, не очень серьезными, иногда, может, слишком личными. Но так хочется, чтобы Эмиль Январев снова сидел в нашем кругу, живой, веселый и остроумный, чтобы слышался его голос, сыпались экспромты и шутки, звучали стихи.
Л.К.: – Нынешняя осень была такой долгой, теплой и цветистой. Я бродила по улицам, поддевая кроссовками оранжево-желтые лиственные сугробы, и вспоминала осенние январевские строки: «Пламенеет листва на платане – что за дивный пожар! Предпоследними полон плодами разноцветный базар».
Ю.З.: – Ты помнишь, он любил ходить по базарам. У него и стихов об этом много: «У картофельных рядов», «Наслаждаюсь водой проливною», о провинциальном классике: «Счастлив – и тем прекрасен, чуть распустив живот, провинциальный классик в Лесках у нас живет… Очередную книгу строчить – ужели цель? Бежит он по клубнику, по вишню, по щавель. И для него базарчик под тенью тополей сейчас свежей и ярче литературы всей…»
Л.К.: – Да, причем очень любил торговаться. И умел это делать! Шли в ход и личное обаяние, и стихи, и шутки, и комплименты продавщицам. Для него это был акт творчества… Но я о другом. Однажды этой осенью я встретила на Советской давнюю знакомую, – когда-то мы дружили, – Светлану Жажкову. Как всегда, вспоминали молодость, нашу газету «Комсомольська іскра», где тогда работали вместе, и первые «искры» нашего с Эмилем чувства. Светлана вспомнила, как однажды мы втроем в дождь брели под одним зонтиком. Сначала проводили домой меня, Эмиль стоял и ждал, пока в моем окне загорится свет. О чем-то думал. Потом попросил Светлану подержать на ним зонтик, вытащил блокнот и стал что-то писать, почти не останавливаясь. И через несколько минут прочитал ей стихотворение. «Кажется, оно состояло из трех строф. Две я забыла, а одну помню: «И когда ты укрылась в дому, свои струи на капли дробя, дождь бежал по окну твоему, чтоб еще раз увидеть тебя…» – вспомнила Светлана. У меня перехватило горло.
Ю.З.: – Да, мама, ты – счастливая женщина. Сколько он стихов тебе посвятил! И каких прекрасных!
Л.К.: – Ну, тебе тоже немало. «Дочь меня везет в своей «Тойоте» в книжный магазин. У моей кровиночки и плоти вид неотразим…» Пешком ли, на машине ли – у него всегда был один маршрут – книжный магазин.
Ю.З.: – Даже во времена жуткого книжного дефицита он часто возвращался домой с тяжелым портфелем. Сияя, выкладывал на стол «добычу» и тут же, улегшись на диване, принимался перелистывать, читать. Раскрывая книгу, он ее обнюхивал, гладил.
Л.К.: – И я с удивлением однажды заметила: то же самое делаешь и ты со своими детскими книжками. Вряд ли ты успела перенять привычку, слишком маленькая тогда была. Это, наверное, гены.
Ю.З.: – А ты всегда, помню, вздыхала: куда это ставить? Уже все углы забиты книгами…
Л.К.: – Сначала в квартире стояли два книжных шкафа. Когда они заполнились, Катя Голубкова и Леня Гершов «достроили» над ними полки до потолка. Потом были куплены штук пять отдельных книжных полок, которые разместились над письменным столом. Затем мы заказали стеллажи – на всю стену, от пола до потолка. Потом его друг Жора Сарапион презентовал небольшой симпатичный шкафчик – специально для поэзии. Однажды Эмиль случайно забрел в мебельный магазин и притащил оттуда этажерку. Ему не хватило терпения дождаться того же Сарапиона, чтобы нормально смонтировать ее, он начал сам, приговаривая: «Да это раз плюнуть!». В результате осталась куча деталей, а этажерка стала у окна, издевательски подбоченясь, и так простояла до конца.
Ю.З.: – А еще ж и в зале стояли книги, и в моей детской комнате.
Л.К.: – Причем заползали они туда как-то незаметно, по-партизански. Вначале Эмиль чуть не клялся, что в наши владения он – ни ногой. А потом потихоньку, шаг за шагом, «по винтику да по кирпичику»…
Ю.З.: – Хорошо, что мы смогли все это богатство переправить в целости и сохранности в наш дом под Киевом. Хотя сейчас – век компьютеров и Интернета, и я ими охотно пользуюсь, но временами раскрываю дверцы книжных шкафов и надолго застреваю там. Всегда нахожу что-нибудь неожиданное. То книгу, то какую-то любопытную газетную публикацию, найденную и вырезанную папой, вложенную в тот или иной том. Поражаюсь, как он умел выуживать самое необычное из потока газет и журналов, каким безграничным был круг его интересов. И не просто ведь находил – вырезал ножницами, помечал название издания, дату публикации.
Л.К.: – Недавно я получила из Санкт-Петербурга теплое и трогательное письмо от нашего друга М.Куценогого, он прислал свою великолепную книгу о Питере – фолиант в 670 страниц – и в письме откровенно признался, что главным университетом в его жизни был Эмиль Январев. Человека такого таланта, эрудиции, абсолютного вкуса и безошибочного чутья на все настоящее – в жизни и в искусстве – он больше не встречал. А какой был праздник, когда выходила его новая собственная книга!
Ю.З.: – Первый экземпляр «Документа» он так затаскал и зачитал, что стерлась вся обложка, почти не видно ни названия, ни фотографии на ней.
Л.К.: – А знаешь, как выходила его самая первая книга «Переправа»? Это был 1967 год, тебе только годик исполнился. В семье – немыслимая радость: в Москве, в главном издательстве «Советский писатель», куда пробиться было почти невозможно, после нескольких лет проволочек выходит все-таки книга николаевского поэта Эмиля Январева! Он летал на крыльях. Его съедало волнение и нетерпение. Какими-то окольными путями узнавал: уже прошла корректуру, уже подписана в печать… И тут – бах! – война в Израиле. В этот день он пришел домой черный. Бухнулся на диван лицом в подушку и простонал: «Все. Конец. Книга моя света не увидит».
– В чем дело? – стала спрашивать я. – Чего вдруг?
– Как ты не понимаешь?! – почти со злостью завопил он. – Я ведь – Эмиль Израилевич!
– Ну и что? – урезонивала я. – При чем тут война в Израиле?
Я его успокаивала, а сама понимала, что в нашем СССР все возможно. На волне всплеска антисемитизма могли запросто «выплеснуть младенца». Один идеологический чиновник из обкома партии настоятельно советовал Эмилю заклеймить через газету «израильскую военщину», Эмиль вежливо отказался, – даже это могло повлиять на судьбу книги.
В общем, я втихую разузнала координаты книжной фабрики (кажется, это была Тула) и позвонила туда, чтобы навести справки и хоть как-то успокоить его. Там ответили, что все в порядке, книга отпечатана, сейчас пакуется и рассылается по городам и весям. Но окончательно он успокоился, когда «Переправа» пришла в наш город – аккуратный такой сборничек с тремя кленовыми листиками на обложке – красного, зеленого и желтого цвета. Такой символический светофор. Только вот зеленый свет на январевском пути зажигался не так легко.
Ю.З.: – Может, национальность мешала?
Л.К.: – Откровенных антисемитских выпадов – на официальном уровне – я не помню. Но скрытые были. Однажды на телевидении готовилась передача, кажется, по поводу выхода документального фильма об Адриане Митрофановиче Топорове. Главный телевизионный шеф очень не хотел пускать в кадр Эмиля Январева. Но грубо не пустить он не мог – Январев был соавтором сценария, да и вообще на нем было многое завязано. Так что придумали? Приказали оператору просто не показывать его в кадре. Отводить камеру. И в течение всей программы голос Эмиля звучал только за кадром. Мы были ошарашены. Потом он написал об этом стихи, но нигде их не печатал. «Слишком много чести подлецу», – сказал.
Ю.З.: – Зато потом его столько снимали! Многие до сих пор вспоминают программу «Поле зрения». Кого только автор не приглашал к себе в гости. Нет, наверное, ни одного известного имени в литературе и искусстве, о котором он не рассказал бы николаевцам. Особенно мне нравились театрализованные программы с участием актеров русского драматического театра – помнишь съемки античной лирики на фоне ольвийских пейзажей, передачи о Микеланджело, Петрарке, Сковороде. Однажды даже я попала в «Поле зрения» – мы тогда с мужем вернулись из Индии, переполненные впечатлениями, привезли массу интересных снимков. И папа предложил рассказать о поездке с экрана.
Л.К.: – Ты еще раз появлялась в кадре – помнишь, звучали стихи Андрея Вознесенского, где повторялась строка «Ты все причесываешься…» И ты расчесывала перед зеркалом свои длинные волосы.
Ю.З.: – А почему он тебя не снял?
Л.К.: – Почему же, и я попала однажды. На даче у Пучковых он готовил программу о Булате Окуджаве (было сорок дней со дня смерти Булата), мы пели его песни, жена Пучкова Катя тихонько наигрывала на гитаре, потом каждый что-то говорил о поэте – свое, сокровенное…
Ю.З.: – Даже внучка поэта Алина попала в «Поле зрения», тогда ей было лет пять, помнишь? Телевизионщики приехали снимать юбилейную программу (папе исполнилось 65 лет), еще стояла в доме наряженная елка, и Алина под елкой читала стихотворение Давида Самойлова «У зим бывают имена». Папа рассказал тогда потрясающий эпизод. Несколько дней назад он крепко уснул, сидя перед телевизором. В это время в новостях сообщили, что умер Иосиф Бродский. Папа вскрикнул во сне и проснулся. Он сказал тогда, что юбилей его омрачен этим печальным событием.
Л.К.: – Хотелось бы вспомнить еще некоторые трогательные моменты. Вот тоненькая самодельная книжечка, скрепленная иголкой и ниткой, – подарок внучке ко дню рождения. Все, как положено, – и название, и иллюстрации, выполненные автором собственноручно, и даже выходные данные: «Дедиздат, Лески, 1992 год». Алине тогда исполнилось два года, и дедушка написал стихи о всех ее любимых игрушках и о ней самой.
Ю.З.: – А когда я была маленькая (пять или шесть лет), он уговорил меня вести дневник. Теперь это в кругу наших знакомых – настоящий бестселлер.
Л.К.: – А помнишь нашу веселую семейную стенгазету «Мама, папа, я»? Мы поочередно назначали дежурного редактора, и каждый старался друг друга перещеголять. В «М.П.Я» охотно сотрудничали все наши знакомые – В.Качурин, Я.Тублин, Б.Аров и другие. Я и сейчас ее с интересом перечитываю.
Ю.З.: – Вообще с папой никогда не было скучно. Он постоянно чем-то увлекался и увлекал нас. То фото, то кино. Фотографии у него были изумительные. Лучшие мои портреты времен юности – папины.
Л.К.: – И все это делалось в примитивнейших условиях. В ванной расставлялись реактивы, надо было тщательно законопатить все щели, занавесить дверь, чтобы никакой свет не просочился. Иногда он, правда, пользовался услугами фотолабораторий наших «южноправдовских» фотокоров – Бориса Рыбакова, Ильи Кальницкого, – но чаще все делал сам. Обязательно снимал тебя каждого первого сентября, и было интересно наблюдать, как ты взрослела. Вот очки и два хвостика, вот уже без очков и две толстые косички, вот модная стрижка, портрет в воздушном выпускном платье…
Ю.З.: – Помню еще киносеансы в нашем доме. Стрекотал старый кинопроектор, крутилась узенькая целлулоидная пленка, а на экране появлялись знакомые лица – моих друзей, соседей по двору.
Л.К.: – О, это было незабываемо! Однажды возле нашего подъезда он повесил экран, через окно первого этажа с помощью удлинителя включил кинопроектор, и наши соседи, замордованные работой, заводом, водкой, унылым бытом, вдруг засияли улыбками в кадре, играли с детьми, вели степенные разговоры, следили за полетом голубей, вспорхнувших с соседней голубятни. Они были совсем другими в кадре, и после фильма задумчиво разбредались по квартирам.
Ю.З.: – Папа все время мечтал снять настоящий игровой фильм. И однажды эта мечта осуществилась – вышла на экран драматическая комедия «Муж из дому – жена к другому», где играли Илья Стариков (обманутый муж), Тамара Старикова (его жена-кокетка), Вячеслав Качурин (подлый соблазнитель), дети главных героев. Все замечательно сыграли, и фильм вышел очень смешной.
Л.К.: – Недавно мы дома устроили его демонстрацию и по достоинству оценили художественный уровень фильма, дружно сошлись на том, что это – классика. Так оно и есть, поскольку этот фильм попал даже в художественный роман писателя Ивана Григурко «Красная рыба».
Ю.З.: – По творческому потенциалу папа был задуман, по-моему, на несколько жизней, а здоровья, к сожалению, не хватило.
Л.К.: – Очень жаль, что не увидел он своего двухтомника, не понежился на солнышке у вас на даче, много чего не успел. Как написал в одном из стихотворений:
… Сентябрь обрывает фразу,
куражится: песня спета…
Как резко они, как сразу –
и юность,
и жизнь,
и лето!
О поэте вспоминали
Людмила Костюк, жена,и Юнна Зиньковская, дочь.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике