Валерий Золотухин: "Я человек другой эпохи"

В минувший вторник в русском театре с аншлагом прошел спектакль «Собачье сердце» по мотивам одноименной повести Михаила Булгакова. Роль профессора Преображенского в постановке труппы Московского независимого театра сыграл известный российский актер театра и кино, звезда Театра на Таганке, народный артист России Валерий Золотухин. Благодаря организаторам гастролей из компании «Арт-Мюзик» корреспондент «ВН» буквально за сорок минут до спектакля получил возможность взять небольшое интервью у знаменитого московского гостя.
– Валерий Сергеевич, вы прежде бывали в Николаеве?
– В вашем городе я далеко не первый раз, мы уже были здесь и с «Собачьим сердцем». В Николаеве у меня есть друзья.
– Как сейчас живет Москва? По телевизору показывают, что город покрыт смогом от тлеющих торфяников?
– О, это ужасно. Не видно ни светофоров, ни людей. У меня маленький сын Иван, ему в ноябре исполнится 6 лет. Мне пришлось его с бабушкой, дедушкой и племянницей «эвакуировать». Думал к себе на родину на Алтай или сюда в Николаев к друзьям, но выбрали Алма-Ату – у них там родственники. Это была горящая ситуация, когда решение пришлось принимать очень быстро. Они три часа просидели в аэропорту «Домодедово», но все же улетели. Однако не у всех есть возможность уехать. Люди по Москве ходят в масках – куда деваться?
– А почему не на Алтай в вашу родную деревню с таким поэтическим названием Быстрый Исток?
– Потому что это очень далеко, и потом это все же деревня, хотя и большое село. Впрочем, там у меня действительно есть и родственники, и где жить. Там вообще можно остаться на всю жизнь.
– Вы как-то различаете деревню и село?
– Я думаю, это условность. В обиходе мало кто отличает эти понятия.
– Вы у себя в Быстром Истоке церковь построили…
– Да, в 2003 году она была освящена и с тех пор действует. А импульс к строительству был весьма прозаический. Еще на излете перестройки я издал свою первую книгу огромным тиражом в 150 тыс. экземпляров, и мне не хотелось платить очень большой налог. Добрые люди подсказали, что можно вместо налога оказать благотворительную помощь детдому или отдать деньги на церковь. А у нас церковь в селе была давно разрушена, и я проявил инициативу по ее строительству, благо, что в Истоке осталось много верующих людей еще с той поры. Мы создали общину, открыли счет на строительство храма, я перечислил деньги.
И тут в стране началась катастрофическая инфляция. Мы все стали миллионерами, но все эти миллионы были пустыми. Все шло со скрежетом, строительством пришлось заниматься целых 12 лет. Я торговал книгами, побирался, шел на унижение, но цели своей достиг. Помню случай, когда мальчик принес в сберкассу один рубль и сдал его на строительство церкви. Для меня это был самый крупный «миллион», но в целом денег катастрофически не хватало.
Знаете, у меня была такая афиша: «Миром поднимается храм». Но практика показала, что миром храм не поднимется никогда. Он поднимется только твоим личным участием. Когда ты сам вкладываешь деньги, тебе потом легче просить у других. Здесь играет роль не только твоя внутренняя уверенность, но и твой личный пример.
– Значит, вы считаете, что миру, прежде чем от него что-то требовать, нужно сначала что-то дать?
– Я человек практический. Дать миру, взять у мира… Что это значит? Можно изобрести красивые формулировки, постулаты, не имеющие никакого практического значения. Правда жизни в том, что если ты о чем-то только говоришь, но ничего не делаешь, ты никогда этого не получишь. Вот, например, попросил я у одного алтайского бизнесмена, живущего в Москве, деньги на храм. А он: «Не дам!» – «Почему?» – «Не верю!». Но, говорит, могу отдать тебе КамАЗ в Норильске. «А что я буду с ним делать, ведь Норильск очень далеко от Алтая?» – спрашиваю. «Да какой же ты к хрену строитель, если тебе дают КамАЗ задаром, а ты не можешь превратить его в деньги?» Словом, философия философией, но только в таких прозаических ситуациях ты чему-то учишься. Мир жесток, с миром нужно уметь разговаривать. Когда ты сам вкладываешься, сам делаешь, – мир откликается. Но вовсе не потому, что ты говоришь: «Я дал, дайте и мне». Это чепуха!
– Чем сегодня живет Театр на Таганке, где вы играете уже сорок пять лет?
– Театр на Таганке есть Любимов, а Любимов есть Театр на Таганке. Пока есть наш художественный руководитель Юрий Петрович Любимов, а в сентябре ему исполняется 93 года, есть и наш театр. Наша последняя премьера – «Мед» по поэме Тонино Гуэрра к 90-летию этого великого классика. Для меня это акт, совершенно не поддающийся расчету. Это был не только подарок итальянскому мастеру, это был подарок зрителю, спектакль получился прекрасным. Мы были в Ровене на фестивале искусств, и от нашего спектакля на русском, заметьте, языке, все были в восторге. Итальянцы сказали: «Любимов преподал нам урок».
Люди такого дарования, такого масштаба уже не рассчитывают на благодарность. Их энергия, талант настолько мощны, что они не задумываются о результатах. Ему интересно написать поэму на эту тему, и он пишет. Вот, что значит жизненный запас! Один к 50-ти годам уже 150-летний старик, а Любимову скоро 93, но он продолжает работать и, слава Богу, что он в такой форме. Сейчас он больше занимается экспериментаторством. Его не интересует публика или касса, его интересует эксперимент, который он предлагает себе сам. Чисто по-пушкински: «Поэт, не дорожи любовью народной».
– Вы принадлежите к одному поколению, но сегодня в московские театры пришли другие люди. Как вы оцениваете их мастерство, их взгляды на жизнь?
– Очень многое зависит от состояния общества. Талантливых людей во все времена, в том числе и на Руси, было много. И интересных спектаклей много. А сегодня я еще не представляю, куда мы придем после того, во что окунулись в конце 80-х. Но с сегодняшней молодежью мы разные. Я человек другой эпохи, я все равно остался советским. Украина для меня – моя страна, а никакая не заграница. Или Казахстан, где мы играли «Собачье сердце», – там тоже свои люди. Поэтому сознание осталось таким, и куда мы придем с этим расцветающим капитализмом, мне неведомо.
Знаете, как говорил один священник – отец Ельчанинов, покаяние - это ежедневное добросовестное исполнение своих обязанностей. Но ведь наши обязанности заключаются не только в том, чтобы заработать и накормить семью…
– Вы считаете себя человеком верующим?
– Я хочу считать себя таковым, хотя лицедейство из глубин веков не поддерживалось церковью. Мой сын священник. Я задал ему этот вопрос. Он ответил: «Папа, твое ремесло топорно. Это топор, которым можно сделать много добра, но можно и много зла». Иными словами, если вектор твоего искусства направлен на созидание и любовь, какая церковь будет против этого? Но если мы движемся в черноту, кровь, разврат, то нужно запретить всех нас.
– Почему до сих пор вы играете «Собачье сердце»? Неужели нет ничего другого?
– Чтобы этот вопрос отпал, нужно посмотреть спектакль. «Собачье сердце» – потрясающее произведение с великими текстами. Каждый художник делает свой выбор. Грубо говоря, что выбрать: социальную направляющую или же поэтически-философскую? Так вот, в «Собачьем сердце» вторая гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд. Помните, как Борменталь спрашивает: «А можно ли привить мозг Спинозы?» – «Да, – отвечает профессор Преображенский, – можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но на какого дьявола, спрашивается, нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого». Или такое изречение профессора: «Вот, что происходит, когда ученый, вместо того, чтобы параллельной ощупью следовать природе, форсирует вопрос».
Я воспитан в таганской, любимовской квашне. Тема «власть и художник», «поэт и власть» для меня чрезвычайно близка. А она в «Собачьем сердце» присутствует в огромном количестве. И если бы я был моложе, ну, скажем, лет на сорок, я бы поставил спектакль «Борменталь». После смерти Преображенского именно Борменталь должен был бы стать его последователем и продолжать исследования. Сейчас уже открыли секрет клетки, рождения организма, расшифровали геном человека. И я уверен, что человека нельзя заставить прекратить экспериментировать, какие бы нравственные и моральные препоны перед ним не стояли.
Станислав Козлов.
Фото Станислава Мартиросова.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике