О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ

(Продолжение. Начало в номере от 5 июня).
В ожидании смерти, определенной именем Закона, Ивану Герасименко пришлось провести более 120 дней и ночей. И за это время - ни одной прогулки, ни одной санобработки, ни одной передачи. Камеры осужденных на смертную казнь не имели традиционных нар. Стекла оконных рам выдавлены, корпус не отапливался. Спали, предварительно застелив пол лохмотьями, тесно прижавшись друг к другу. Полчаса, час - и все заключенные на ногах, бешено размахивая руками, грелись. Потом снова ложились, но уже на другой бок. Максимум через час все повторялось сначала, и так каждую ночь, на протяжении всей зимы 1944-1945 годов.
Рацион смертников: 450 граммов хлеба и 800 граммов мутной баланды. На каждом этаже корпуса смертников дежурили не по 2, а по 6 надзирателей. Большинство из них были местные и имели семьи. В условиях карточной системы и высоких базарных цен, когда буханка хлеба стоила 250 рублей, неудивительно было, что надзиратели пополняли свой рацион за счет заключенных. Делалось это открыто и просто. Из всех хлебных пайков изымались так называемые довески, а где их не было, отрезали кусок граммов на сто. С баландой делалось то же самое. Все баки с варевом ставили в один ряд и давали отстояться минут 10-15. Имея запасные бачки, сливали в них жидкость, а гущу - в котелки. Той крупы, что варилась и должна была попасть заключенным, вполне хватало надзирателям и членам их семей. Дубовые двери, ведущие в камеры, высохли, и через щели можно было наблюдать эту возмутительную картину. Однажды произошел настоящий бунт. Смертники многих камер стучали кулаками в двери, выкрикивая проклятия мародерам. Один из надзирателей, положив бачок, спокойно подошел к одной из камер, откуда доносились особенно грозные проклятия, и сказал:
- Чего орете, дураки? Вам же все равно подыхать. Только добро переводите. А нам еще жить и жить. Понятно?
Логика надзирателя была убийственной. Шум сразу стих.
На расстрел забирали, как правило, ночью. «Черный ворон» подъезжал вплотную к подъезду. Весь корпус вдруг погружался в темноту. Это было время, когда смерть подходила к каждому вплотную, ощупывая, заглядывая каждому в глаза, однако выбирала жертв на этот вечер столько, сколько можно вместить в «воронок».
Машина уезжала, и те, кому злая судьба подарила по крайней мере еще сутки жизни, оглядывались вокруг. На их лицах были улыбки: «Пронесло, братцы». Подходила ночь, и все повторялось снова. Только в воскресенье «воронок» не появлялся. Трижды оставался в камере Иван Герасименко сам, а потом снова ее наполняли смертниками. Из камеры его вывели с вещами 10 апреля 1945 года. Спустившись на первый этаж, свернули в канцелярию, где офицер зачитал Постановление Президиума Верховного Совета Союза ССР:
- Заменить расстрел 25 годами каторжных работ, 5 годами поражения в правах и 5 годами ссылки в отдаленную местность после отбытия наказания.
На страницах дневника воспоминаний Иван отметил: «Офицер еще что-то читал, но я уже не слушал. Во мне пела каждая клеточка. Ведь не будет впереди ни одной ночи, когда человек в ожидании «черного воронка» умирает заживо. От моего затылка навсегда отведено дуло револьвера. Осталось ждать этапа».
В первой декаде ноября 1945 года Ивана Герасименко отправляют в пересыльную тюрьму города Днепропетровска. А 1 декабря его повезли на север. В вагоне - 50 заключенных. Старостой вагона начальник назначил некоего Темчинского, который называл себя лейтенантом.
Началась тяжелая жизнь на колесах. Утром выдавали суточный рацион на каждого заключенного: 650 граммов хлеба, горсть кильки или кусок полусгнившей рыбы и 30 граммов сахара. Все продукты получал староста вагона, которому поручалось разделить хлеб и все остальное на равные пайки между заключенными. Конечно, староста брал львиную долю себе - остальным же попадали крошки с «барского стола».
Эшелон двигался долго и медленно. Раз в сутки проводился генеральный обыск. Раздевали всех полностью. От несправедливого распределения продовольствия осужденные погибали. Это переполнило чашу терпения. Однажды произошел бунт. Староста Темчинский и его сообщники были сильно избиты.
Наконец поезд, сделав последний рывок, замер. На 24-й день путешествия заключенные прибыли в Воркуту. Мороз 64 градуса. Минут через 15 вдоль вагонов забегали конвоиры, с грохотом открывались двери. На дворе стояла ночь.
Вскоре выстроилась длинная, хоть и поредевшая шеренга каторжников, их путь лежал в лагерь пересыльного типа. После 24 суток непрерывного замерзания в вагоне-холодильнике узников разместили в теплом освещенном вагоне с настоящими нарами.
Состоялась генеральная санобработка. В этот же день Ивану Герасименко присвоили каторжный номер Ч-427. Отныне, согласно циркуляру МГБ, на весь срок каторжных работ у заключенного не существовало больше ни имени, ни фамилии. Буква и номер - все, что осталось от человека. Здесь, в заполярной тундре, где адский мороз даже воздух делает густым, где не менее адские метели заметали бараки выше дымоходов, каждый осознавал, что в таких условиях долго не протянет, что большинство, если не все, здесь лягут костьми.
Через несколько дней заключенных перевели в лагерь. Верхнюю одежду отобрали, а на шапках отрезали козырьки. Взамен выдали бушлаты и фуфайки с разноцветными рукавами, а на всю ширину спины, на правой штанине выше колена и на шапке красовались большие белые заплаты, где черной краской был выведен каторжный номер. Отныне ни один каторжник под страхом лютой казни не имел права выйти из барака в зону. Если хоть один из номеров терял четкость или загрязнялась одежда, номер следовало писать известью. В каждом бараке стояла бочка с известью и бочка с краской.
Лагерь встретил их каким-то обнаженным до основания невольничьим цинизмом. Прежде всего перед новичками выступил начальник режима.
- Запомните все, что я скажу. Все, как один, вы здесь подохнете. А прежде чем уйти под мох, вы многое сделаете: построите город, шахту, стадион. И отдохнете. В удобренной вашими плохими телами земле вырастут сады для советских людей.
Каторжный лагерь, куда привезли 17-летнего Ивана Герасименко, был строительного профиля. Заключенные строили бараки для все новых и новых лагерей. Другим важным объектом, на котором работала значительная часть заключенных, был городской стадион на берегу реки Воркуты. Именно на этой стройке предстояло разматывать клубок из 7305 дней каторжных работ Ивану Герасименко. Объект находился в 6 километрах от лагеря. Колонну из 260-330 заключенных вели полтора-два десятка конвоиров и два десятка овчарок. Перед выходом за ворота начальник конвоя выкрикивал заученную фразу:
- Внимание, каторжники! На пути следования не растягиваться, из колонны не выходить. Шаг вправо, шаг влево расценивается как побег. Конвой стреляет без предупреждения.
На ходу, бывало, рвались в ботинках шнурки, некоторые несчастные объедались отбросами и страдали расстройством желудка. Хочешь не хочешь - надо сделать шаг влево или вправо. И тут тундровую тишину прорезала автоматная очередь.
Очередная жертва падала лицом в мох. У начальника конвоя всегда была веревка, которой жертву тянули или в лагерь, или на объект. После работы всех, и умерших, и застреленных, тянули волоком на дощатом щите члены бригады...
«С каждым днем пребывания в лагере, - напишет в середине 70-х годов в дневнике Иван Павлович, - крепла решимость любой ценой прервать ужасное течение каторжных будней. Ни одна клетка тела не хотела мириться с тем, что 20-летняя каторга - это финал короткой жизни, это судьба, а от судьбы не уйдешь!»
Иван решил бежать. Старожилы рассказывали, что ни один из узников-беглецов не мог пробиться на свободу. Все беглецы, как один, согласно циркуляру МГБ, кончали свой путь с колом в груди.
На доске, что увенчивала кол, написано: «Так будет с каждым, кто осмелится бежать». По три дня труп лежал на проходных воротах лагеря, три дня мимо него шли заключенные на работу и обратно, и каждый раз воспитывались на наглядном примере.
И все же каторжник Ч-427 решил готовиться к побегу. Во-первых, нужно найти и изучить канал для бегства, во-вторых, достать одежду, в-третьих, заготовить необходимое количество продовольствия... Трудным стало первое задание. Бежать решил с наступлением полярного лета, когда тундра покрывается растительностью. Узник Герасименко начал детально изучать, как безопаснее выйти из лагеря.
Три месяца Иван отрезал от пайки по 100-150 граммов хлеба и незаметно для других сушил. Таким образом смог заготовить около 4 килограммов сухарей, два килограмма сахара. За это время достал новую фуфайку, шарф и кепку. В момент бегства все продукты удачно разместил по всему телу. И вот наступил день побега. После первой проверки в 11.00 утра Герасименко незаметно пошел в административный корпус, быстро переодевшись, направился к проходной. Вот и ворота. Справа - калитка, слева – вышка, на которой установлены прожектор и пулемет. Иван берется за калитку, зная заранее, что она заблокирована. Открывает ее вахтер, которому предстоит проверить пропуск. Видит обращенный на него взгляд.
- Дай прикурить, браток, - небрежно бросает Иван. Вахтер набирает в лопату жару из печи и просовывает ему через окошко. Прикуривая, Иван говорит:
- Пропусти по пропуску. Иду за аммоналом.
Вахтер дергает на себя засов, и Иван оказывается за воротами.
Поправив кепку и кашне, заключенный спокойно идет в город. Позже, уже на суде, на вопрос председателя военного трибунала, вахтер скажет:
«Действительно, его лицо я видел впервые. Но манеры и разговор показались такими естественными для вольнонаемных, что я поверил. Да и одет он был... А вообще, какой-то бес попутал».
Войдя в город, Иван поспешил на вокзал, где стоял эшелон с углем. Сразу заметил, что эшелон уже проверенный, ибо от него удаляется в сторону вокзала группа оперативников с овчарками. Вот и длинный гудок. Окутанный парами паровоз трогается. Ему на ходу удалось ухватиться за вагон, в котором двери наполовину были заложены щитами и засыпаны углем. Поезд лениво стучит колесами на стыках почти аварийной колеи.
Ехать Герасименко приходилось не более 15-20 километров. На каждой станции находились контрольные посты, которые все вагоны с углем проверяли длиннющим стальным щупом, а специально обученные овчарки вынюхивали в вагонах «человеческий дух». Приходилось оставлять вагоны и по нескольку дней идти пешком вдоль железной дороги, обходя длинным полукругом станции. А потом снова подходил к ним, ждал эшелон-угольщик, который из-за аварийного состояния железной дороги двигался слишком медленно, и на ходу цеплялся за вагон.
Громом прокатился по тундре окрик: «Стой!». Рывком повернув голову назад, Иван увидел преследователей и собак, которые приближались к нему. Страха не было. В мозгу пульсирует: «Все, конец». Мгновение, и уже Иван Герасименко лежит на земле распластанный. Одна овчарка зубами схватила за одежду, но не кусает, вторая - яростно рычит. Наконец слышится голос: «Ко мне». Собаки, выполнив свою миссию, отбегают, а в действие вступают люди. Приказывают встать. Когда спрашивают второй или третий раз, доходит смысл:
- Фамилия Герасименко... Номер Ч-427.
Больше ничего не спрашивали, только приказали повернуться спиной. Слышно, как оттягиваются затворы. Жизнь измеряется секундами. Но вместо выстрелов в спину дошел смысл приказа:
- Поворачивай и иди в направлении станции.
Николай Шитюк,
доктор исторических наук.
Евгений Горбуров, кандидат исторических наук.
(Продолжение -
в следующем номере)

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике