О настоящем человеке

В 70-е годы ХХ века многие читали увлекательную и пра­вдивую книгу «Партизанская искра», написанную активным участником подпольной комсомольской организации, действовавшей в годы Великой Отечественной войны в селе Крымка Первомайского района, – Иваном Герасименко. В то время его имя было хорошо известно на Николаевщине и за ее пределами. Но не все и тогда знали, что с начала 1944 по июль 1955 года участник борьбы с не­мецко-ру­мын­­ски­ми захватчиками в нашем крае отбывал каторгу в суровом Заполярье.
В эпилоге книги «Партизанская искра» об этом периоде жизни Ивана Павловича сказано лишь одним предложением: «Только в июле 1955 года я ве­рнулся из далекого Заполярья в родное село». Время было такое, что большего сказать нельзя было. Тема сталинских, а позже и брежневских, репрессий находилась под запретом. Цензоры безжалостно выхолащивали все, что напоминало об этой теме.
Хотя находились среди людей, репрессированных, в ос­новном, по печально известной 58-й статье, те, кто перенес пытки и издевательства, и позже в виде мемуарных записей вел дневники, чтобы потом рассказать современникам об ужасах сталинской системы. Такие записи, конечно, раньше не могли увидеть свет. Да и само хранение их таило опасность.
Вспомните судьбу Александра Солженицына. Кстати, лагерь, в ко­тором находился И.П. Ге­расименко, был рядом с лагерем, где находился известный писатель. Вел такой дневник в 70-е годы и Иван Павлович, в котором рассказал, как сложилась его судьба в дальнейшем.
В книге «Партизанская искра» рассказ о себе он завершает тем, что после расстрела искровцев оказался в тюрьме.
Чудом вырвавшись из тисков румынской сигуранцы, осудившей 16-летнего юношу к смертной казни, ему удалось перейти границу румынской зоны оккупации. Он оказался за Бугом, где территория была подчинена немецкой оккупационной власти. Но в первом же селе юношу задержали жандармы и этапировали в Устиновскую тюрьму на Кировоградщине. Здесь в течение недели его допрашивали. Допросы продолжались и в Бобринецкой, а затем в Кировоградской тюрьме СД.
В своем дневнике Иван Павлович сделал краткое описание тюрьмы: «Кировоградская тюрьма СД представляла собой длинное одноэтажное здание, обнесенное двойной оградой из колючей проволоки, высота которой превышала три метра. Находился в 12-й камере. Это уже пятая тюрьма в 17 лет». Называть свою фамилию было опасно. Поэтому для следователей был заключенный 16629 Троцюк Николай Иванович. Завершив допросы, 17-ле­тнего юношу переводят в лагерь для военнопленных, из которых формировались рабочие команды по ремонту дорог, техники, изготовлению инвентаря.
Всех, кто работал в рабочих командах, переодевали в немецкую форму. С первых дней работы вызрела мысль о побеге и переходе через линию фронта, которая находилась в 10 километрах. Под страхом смертельной опасности выпросил у местных жителей одежду. Спрятавшись в одном из амбаров, где хранили зерно, Иван ждал, когда в панике фашисты уйдут из села. Однако планам не суждено было осуществиться. Тайник беглеца обнаружили. Снова допросы, снова подневольный труд в одной из рабочих команд.
Но мысль о свободе не давала покоя. Опять начал готовиться к побегу. Выменяв за 4 одеяла у одной из жительниц села гражданскую одежду, он переоделся. Стал ждать удобной минуты. Совершить побег удалось вблизи села Ковалевка на Киевщине.
В это радостное мгновение удачного побега Иван Герасименко не мог и подумать, что это не конец его страданиям, а только их начало, и оно будет растянуто во времени на десятилетия. Перейдя линию фронта, Иван увидел советских бойцов. «Длинный, как вечность, год, – напишет в дневнике Иван Павлович, – я страдал несказанно, убегал от одних мучителей, чтобы тут же оказаться в руках других, менял фамилии, биографию, одежду форменную и без формы. И все это для того, чтобы выжить, чтобы дождаться утра, чтобы увидеть лица, которые в этот момент были самыми родными из родных».
Еще пересекая линию фронта, Иван решил все сразу рассказать о себе в особом отделе. Однако чем больше рассказывал следователю советской контрразведки СМЕРШ (Смерть шпионам) капитану Полярышу, тем более нарастала враждебность у капитана. Перебив рассказ, он бросил:
– Достаточно байки мне рассказывать, юноша. Тоже мне бравый солдат Швейк. Ты что, меня за дурака считаешь? Рассчитывал, что я поверю в твою сказочку? Не занимайся ложью о переодевании военнопленных в немецкую форму. Видишь, какой деятель, даже партизаном ему захотелось быть. Шпион ты! Давай подробно рассказывай мне все по порядку: кто ты и с какой задачей прибыл к нам.
Слова страшного обвинения, в первые минуты казавшиеся больше похожими на кошмарный сон, чем на реальность, потрясли юношу. Не хотелось верить в реальность происходящего, даже когда капитан, не дождавшись чистосердечного признания, сбил его кулаком с ног и начал избивать носками сапог под ребра. Не удовлетворившись, схватил обеими руками за волосы, рывком поднял с пола и начал бить головой об стенку. И только когда на белую стенку брызнула кровь, бросил свою жертву.
Потом снова допрос. «Шпион» молчал, что, впрочем, и решило дальнейшую судьбу.
– Расстрелять, – таким было последнее слово капитана в отношении Ивана.
Два автоматчика повели обреченного за село. По дороге солдат спрашивали: «Кого ведут?». Слышались возгласы: «Полицай», «Власовец», «Фриц переодетый». – «Брось, какой он фриц? Россиянин, по глазам видно».
Кто-то из солдат ударил прикладом, и парень упал на землю.
Вот и последняя улица. За ней поле – там смерть. Вдруг коренастый офицер на лошади пересек дорогу.
– Кого ведете, куда? Ты кто такой?
Иван горячо начал уверять майора, что он партизан, и два раза убегал от немцев из плена.
Произошло чудо. Майор приказал автоматчикам повернуть назад и сдать обреченного на смерть в полковой особый отдел, а затем направить в дивизионную контрразведку. Но лишь после того, как майор показал автоматчикам удостоверение оперативного уполномоченного дивизионной контрразведки, они повернули назад.
Увидев, что солдаты вернулись с Иваном назад, капитан Полярыш рвал и метал. Всячески обзывая автоматчиков, он угрожал завтра же отправить их на фронт в действующую армию. Долго орал капитан, но обстоятельства были сильнее его, так как полковые особые отделы были подчинены непосредственно дивизионной контрразведке.
На второй день Ивана отправили в город Смелу, где передали в руки высшей «смершевской» инстанции. Прежде чем посадить в «камеры», раздели, обыскали по всем правилам, обрезали пуговицы, забрали добротные ботинки, а взамен выдали ботинки из кирзы. В армейской 52-й армии СМЕРШа все было «как надо». Питание: 150 граммов хлеба и один раз в сутки мутная вода-баланда – равноценные рациону из Кировоградской тюрьмы СД. Вот что записал в дневнике Иван Павлович: «Через несколько дней вызвали на допрос. Зайдя в комнату, вспомнил слова майора:
– Там ты, братец, заговоришь. Там и мертвые разговаривают. Ты, голубчик, не осознаешь, куда попал, пройдет короткое время, и ты сам будешь просить смерти на свою голову.
«И действительно, жить не хотелось. Это было состояние полного истощения всех физических и духовных сил. Если бы в эту минуту пришла смерть, встретил бы ее с очевидным облегчением. А смерть пришла бы неизбежно, если бы не поступила команда контрразведке передислоцироваться на другое место», – записал в своем дневнике Иван Павлович.
Допросы длились от нескольких часов до нескольких суток. Это зависело от задержки на одном месте. СМЕРШ все время двигался за фронтом. И горе было тому, кто не выдерживал в дороге. В таких случаях гремел выстрел или короткая автоматная очередь. Каждый допрос в СМЕРШе начинался и заканчивался побоями. Следователь капитан Полярыш, который начал вести дело, оказался циничным и беспринципным человеком. Он не жалел сил, пытаясь сделать из Герасименко шпиона. И новые следователи, опираясь на материалы дела, стремились подтвердить версию коллеги.
Допросы продолжались и днем и ночью, но без предварительной жестокости, когда не столько допрашивали, сколько издевались.
Наконец следствие завершено. Все протоколы аккуратно пронумеровали и подписали. Обвиняемый Герасименко подписал статью 206, что означало окончания следствия. Впереди его ждал суд Военного трибунала. Официально обвиняли по статье 58 УК УССР по таким пунктам: 1 – измена Родине, 1-б – шпионаж, 1-з – связь с международной буржуазией. С таким выводом обвиняемого неизбежно ожидала смерть. Однако в это время Иван Герасименко почувствовал большое облегчение от осознания того, что с допросами покончено. Ведь муки, перенесенные в СМЕРШе, не шли ни в какое сравнение даже с ужасами Кировоградской тюрьмы СД. Это была хорошо продуманная нечеловеческая система доведения жертвы до крайней черты истощения. Раздавить в человеке все человеческое, прежде чем уничтожить ее, – такой метод выбрали эти безжалостные и бессердечные люди, которые были уверены, что искореняют зло. Так и сделал капитан Полярыш, откровенно фабрикуя обвинения.
Утром 25 марта в камеру пришло начальство СМЕРШа во главе с полковником Нечипоренко.
– Кто из вас Герасименко? – спросил полковник. Иван отозвался. Несколько секунд полковник с откровенным интересом рассматривал юношу.
«Земляк», – бросил он майору, который стоял рядом. Затем обратился к Ивану: «Слышал, вчера освободили Первомайск? – Да, да, Первомайск освободили, – повторил он. – Завтра отправим тебя на родину, и, уверен, что тебя там повесят, как собаку, на базарной площади».
В сопровождении двух автоматчиков начался пятый переход к Первомайску. В городе Ивана Герасименко посадили в ту же камеру, где несколько месяцев назад его держала румынская сигуранца. Дней через 10 впервые вызвали на допрос. У следователя была фамилия Лабуров. Это был человек, по сравнению с которым капитан Полярыш показался просто добряком. С первых минут он стал патологически ненавидеть жертву. Стало понятно, что этот маньяк сделает все возможное, чтобы отдать обвиняемого под суд, не внося ничего нового в уголовное дело, которое завершено в СМЕРШе.
Гораздо позже, в 1974 году, этот следователь направит протест в Украинское радио, которое давало трибуну для «предателей народа», имея в виду выступление Ивана Павловича Герасименко по республиканскому радио.
На этом следствие в Первомайске завершилось. Через три недели Герасименко поездом отправляют в Одесскую центральную тюрьму, где должен состояться суд. На одном из допросов в Одессе Иван оказался лицом к лицу с прокурором-под­пол­ков­ни­ком, который сидел в кресле просторного кабинета.
– Садись, – великодушно приказал он. – Мне сообщили, что ты не признаешь предъявленных тебе обвинений.
– Это правда, – ответил Иван.
– Но ты подписал в контрразведке двести шестую статью, а это одно и то же, что согла­ситься.
В ответ Иван спросил военного прокурора, приходилось ли ему когда-нибудь сидеть в СМЕРШе? Такой вопрос вызвал страшный гнев. Он кричал долго и голосисто. В заключение пообещал:
– Расстреляем и без признания.
После такого разговора осталось ждать суда. А он почему-то задерживался. Ведь в Одессу Ивана Герасименко привезли в конце апреля, а суд Военного трибунала состоялся только 6 декабря 1944 года.
За столом сидели трое, еще один – сбоку. Зарешеченные окна, окованные железными скобами стандартные камерные двери. Посередине камеры – табурет.
– Садись, – прозвучало, и тут же новая команда:
– Встать!
Председатель трибунала читает длиннющий акт обвинения, написанный им давно. Почти в каждой строке – тяжелые, словно свинец, слова.
– Изменил... Предатель.. Завербовался... Пробрался с преступной целью... Связался с врагом...
Приговор не таил в себе ничего нового, почти слово в слово – обвинительный судебный акт, списанный с обвинительного вывода СМЕРШа.
– Признаете себя виновным в совершенных преступлениях? – спросил председательствующий.
– Нет.
– Это уже не имеет значения. Судом установлено... доказано. Подсудимого вывести. Суд идет на совещание для определения меры наказания.
И вот зачитывается приговор: «Осудить к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Продолжался процесс суда не более 15 минут, и судьба человека решена.
Николай Шитюк, доктор исторических наук,Евгений Горбуров, кандидат исторических наук.
(Продолжение – в следующем номере).

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике