Гоша, он же Гога, он же – князь, рабочий, канатоходец...

Он же – народный артист СССР, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического Труда, кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» и Петра Великого, профессор, заведующий кафедрой актерского мастерства во ВГИКе, призер Каннского фестиваля, ставший одним из любимейших киноактеров современности Алексей Баталов. Он сыграл более 30 ролей в кино: «Большая семья», «Дело Румянцева», «Мать», «Летят журавли», «Дорогой мой человек», «Дама с собачкой», «Девять дней одного года», «Живой труп», «Бег», «Чисто английское убийство», «Звезда пленительного счастья», «Москва слезам не верит» и др. Как режиссер – снял несколько замечательных фильмов: «Шинель», «Три толстяка», «Игрок». Поставил радиоспектакли по «Казакам» Толстого, «Герою нашего времени» Лермонтова, «Войне и миру» Толстого, «Даме с собачкой» Чехова. На днях по приглашению мэра г.Николаева Владимира Чайки и при содействии нашего земляка, известного московского поэта Михаила Бузника Алексей Владимирович Баталов побывал в нашем городе.
Алексей Баталов провел встречу со зрителями (к сожалению, не в русском театре, что было бы естественнее и задушевнее, а в зале Дворца творчества учащихся), познакомился с достопримечательностями нашего города, дал эксклюзивное интервью для газеты «Вечерний Николаев».
– Алексей Владимироович, вы в нашем городе впервые?– В конце 50-х годов прошлого столетия я здесь был на съемках моего первого фильма «Большая семья» по роману Кочетова (страшный был человек!) «Журбины» о династии рабочих судостроительного завода. Картина снималась в Ленинграде, а финал – в Николаеве. Надо было показать грандиозное зрелище – как корабль сходит со стапеля!.. Меня там в финале вообще не видно, я где-то в толпе. Но сам спуск корабля – это потрясающе, запомнилось на всю жизнь. Такая громадина высотой с многоэтажный дом вдруг начинает ползти и плюхается в воду, поднимая брызги. Для вас, может, это привычно, а для меня было – настоящее потрясение. Так я впервые побывал в Николаеве. И хоть фильм «правильный», такой нужен был больше для пропаганды социализма, – для меня он тоже дорог, потому что был первым. Кстати, где-то по морям ходит корабль с моей заклепкой. Кто-то из вас когда-нибудь делал заклепки?
– Нет.– А я сделал. Это так: один рабочий сидит с той стороны, за двумя толстыми стальными стенками, вставляет в отверстие раскаленную заклепку, а я снаружи должен быстро и качественно ее заклепать. Сейчас, кажется, в судостроении не применяются заклепки? Сейчас – варят...
– Сейчас, увы, в основном режут... на металлолом.– Да, как обидно... Так вот, в моем первом фильме произошел такой случай. Я взял и поменял свою киношную спецовку на настоящую – замусоленную, видавшую виды робу одного рабочего. Он очень обрадовался, такой новенькой, чистенькой, специально сшитой на киностудии и отутюженной спецовки у него отродясь не было. А я пошел сниматься прямо в его грязной робе. Потому что считал, что должен играть по-настоящему. Режиссер И.Е.Хейфиц не только не ругал, не отстранил от съемок, а наоборот, потом сказал, что окончательно поверил в меня, как киноактера.
– Именно Хейфиц стал для вас крестным отцом в кино?– И крестным отцом в кино, и вообще – «приемным папой». Я тогда ушел из МХАТа и переехал в Ленинград, не имел ни работы, ни жилья. Хейфиц пригласил меня сниматься в кино, даже не имея представления о моих способностях, и жил я поначалу на его даче. Не знаю, почему он в меня поверил. После я снимался и у других режиссеров. Но с ним не расставался никогда. Именно Иосиф Хейфиц коренным образом изменил мою жизнь.
– Почему вы ушли из МХАТа?– Спроси, как я там оказался? Я с детства вырос в этом театре. Целое поколение моих родственников – мама, отец, дяди, тети, их жены и мужья – работали во МХАТе под разными фамилиями (в те времена Станиславский требовал, чтобы у артистов, несмотря на родственные отношения, были разные фамилии). Мы жили в маленькой квартирке прямо во дворе театра, куда складывались все реквизиты, декорации. Я вырос среди этих складов, и еще – за кулисами. Поэтому, когда пришло время определяться с профессией, других вариантов просто не могло быть. Я окончил театральную студию МХАТ, был зачислен в штат. Но мне хотелось сниматься в кино, а меня не отпускали из театра. И тогда я написал заявление по собственному желанию и уехал в Ленинград. Это был довольно дерзкий поступок. Не так давно один человек мне сказал, что мое заявление теперь хранится в музее театра, я был единственным человеком, который ушел из МХАТа по собственному желанию.
– В кино вы прожили жизнь многих своих героев. Кто из них вам ближе всего по характеру?– Нет, у меня не было много героев. У меня за всю жизнь было столько ролей, сколько сейчас один мой студент ВГИКа, где я преподаю актерское мастерство, играет за год.
– И как вы относитесь к современным фильмам, которые пекутся, как блины?– Так же, как и вы. Леонардо да Винчи когда-то написал «Джоконду», и это – на века. Можно сделать в искусстве одну вещь, но настоящую. Но сейчас и в киноискусстве другой подход. Настало другое время и другое кино – коммерческое. Может, это и нормально.
– На ваш взгляд, настанет еще такое время, когда мы вернемся к настоящему художественному игровому кино?– Ну как мы вернемся? Представьте себе, где-то в начале века мой дедушка (врач) во Владимире ездил на вызовы к больным на лошади. А сейчас – все на автомобилях. Что же, нам вернуться к лошадям? Сейчас все продается и все покупается. Все – на коммерческой основе. Вот телевидение, например. Не хочу показаться брюзгливым, но именно телевидение, на мой взгляд – это всемирная академия убийств, насилия, агрессии. Телевидение до нас доносит кинопродукцию. Телевидение нас учит, как убить, задушить, сбросить с балкона – все до мельчайших подробностей, со всеми деталями. Вольно-невольно, сидишь, пьешь кофе и смотришь. Производителям современных фильмов надо чем-то удивить, привлечь внимание и продать свою продукцию. Не станут же они показывать что-то из Чехова. Или, к примеру, Пушкина – «Я помню чудное мгновенье!» Помнишь? – ну, и помни себе...
– Алексей Владимирович, на экране вы создали образ идеального мужчины – справедливого, честного, интеллигентного. Фильм «Москва слезам не верит» был последней вашей актерской работой, созданной более 25 лет тому, но до сих пор зрители, и особенно зрительницы, с замиранием сердца ждут вашего появления на экране в этой картине. Как вы сами к нему относитесь?– Во всех своих картинах я старался быть предельно искренним. А «Москва слезам не верит», снятая режиссером Владимиром Меньшовым, – это просто чудо. Прошло уже больше четверти века, а люди до сих пор помнят. Значит, я попал в точку, фильм затронул. А актер вообще существует, пока его помнят. И если о нем забудут – то актера, считай, нет. Так что я низко кланяюсь этому фильму.
– Какая работа в кино вам ближе всего по характеру?– Мне бесконечно дороги все фильмы: и те, наивные и прямолинейные, пропагандирующие идеальный советский образ жизни, с чего я начинал, и те фильмы, в которых удавалось поломать какие-то советские стереотипы и которые принесли немало неприятностей от высшего партийного руководства (как полагалось, первыми всегда смотрели первые лица страны). Вот, к примеру, «Летят журавли», который поставил Михаил Калатозов. Никита Хрущев посмотрел картину в Крыму, ему все очень не понравилось: «Покажите это народу, и люди скажут, что это безобразие! Человек, понимаешь, ушел на фронт, а она, стерва, спуталась с пианистом...». Я серьезно говорю, такая была реакция. Тогда фильм выпустили таким маленьким тиражом, что он не дошел до многих городов. И вдруг, опять чудо, французы попросили картину на фестиваль в Канны, и она получила приз! И вся Европа стала смотреть. Мало того, немцы первые сделали копию для показа у себя в стране. Таким образом, картина ожила, вернулась в Россию. Вот такой поворот судьбы одного фильма. Он мне очень дорог тем, что я хоть каким-то образом отдал дань миллионам погибших в той страшной войне. Роль маленькая, но очень емкая. У меня свое отношение к войне. Она многое перевернула в сознании. В те годы я был подростком, театр, в котором работала мама, был в эвакуации. Я там сыграл свои первые маленькие роли в театре и в кино, робко проговаривая: «Кушать подано!». А еще мы с друзьями, еще детьми, как умели, выступали перед ранеными бойцами в госпитале. В тыловые госпитали тогда увозили с тяжелыми ранениями. Как-то мы читали солдатам стихи. Один человек вытащил откуда-то конфетку, дал нам и не отпустил, пока мы ее не съели. А я не мог, слезы наворачивались на глаза, он был очень тяжелый. Понимаете, он хотел убедиться, что я сам съем конфету, что у меня ее не отберут. Не знаю, выжил он или нет. Тогда, в годы войны, цена жизни определялась иначе, чем в мирное время. В эвакуации запомнилась картинка из жизни. Вдоль забора идет человек на костылях, вернувшийся с войны, измученный, грязный, подавленный. Вдруг стукнула калитка, из нее выскочила женщина с кучей детишек. Они бросились солдату на шею, начали плакать, обнимать, целовать. Жив! И это было самое главное.
– Войну вы почувствовали, потому что пережили ее сами. А как у вас строились отношения, к примеру, с князем Трубецким в фильме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья»?– Это у меня тоже личное. Почти все члены моей семьи старшего поколения были теми же «декабристами», побывали в ссылках, лагерях по политическим мотивам, как «враги народа», потому что были из дворян, потому что думали иначе, чем полагалось. Мой дедушка, врач, умер на лесоповале, потому что был самолюбивый, свободный, не смог вынести насилия над личностью. Бабушка тоже отсидела 10 лет, это сказалось на ее здоровье. Моего дядю, профессора Тимирязевской академии, расстреляли в первой очереди вместе с 360-ю профессорами, «врагами» народа. Декабристы – люди из другого века. Но я их видел, только в других костюмах, в наше время. Они исповедовали свои ценности – честь, достоинство, порядочность, верность слову, вера в Отечество. В фильме «Звезда пленительного счастья» я играл князя Трубецкого. К нему было неоднозначное отношение партийного руководства – по мнению «наверху», этот господин в шубе был предателем, так как не поддерживал методы борьбы декабристов. Кстати, эту шубу во время съемок у меня украли в Петропавловской крепости. Но об этом, наверное, нельзя рассказывать. Там работали простые люди, охранники, возможно, кому-то было холодно, а тут какой-то барин в теплой шубе... Да ладно, не об этом речь. В нашем доме всегда собирались «неблагонадежные», с точки зрения коммунистических догм, люди: Осип Мандельштам, Фаина Раневская, Михаил Зощенко, Борис Пастернак, Лидия Русланова и многие другие.
– Какие у вас остались воспоминания об об этих выдающихся личностях? Для вас ведь они были просто друзьями родителей?– Это теперь мы знаем, что они выдающиеся личности. А тогда они назывались по-другому, потому что не вписывались в идеал строителя социализма. Взрослые меня не очень допускали к беседам и своим секретам. Но они создавали атмосферу в нашем доме, которая витала в воздухе, я не мог ею не заразиться. Кстати, Пастернак впервые читал рукопись «Доктора Живаго» именно у нас на квартире, там собирались все «мерзавцы-диссиденты», они же были первыми слушателями. А знаменитая певица Русланова из тюрьмы отправилась прямо к нам. Она отсидела во Владимирской тюрьме, где отбывали срок мои бабушка и дедушка. Я ее хорошо помнил с детства, слушал ее песни. А потом она исчезла. Однажды к нам в квартиру позвонили, я открыл дверь, передо мной стояла усталая женщина, совсем белая, поседевшая. Я сначала ее не узнал – это была Лидия Андреевна Русланова, любимая певица. Там, в тюрьме, ей «хорошие» люди попались: на четыре дня бросили в яму, издевались, добивались от нее признания, что ее муж генерал Крюков – предатель. Что им до того, что Русланова – это единственный и неповторимый голос, душа и совесть... Такие люди, бывая у нас в семье, многому меня научили. Прежде всего отличать вранье от истины, фальшивое от настоящего.
– В вашем доме часто бывала Анна Ахматова, которая тоже сыграла большую роль в вашей жизни. Какой она вам запомнилась?– Анна Андреевна, когда приезжала в Москву, всегда останавливалась у нас. Она жила в моей маленькой комнате – шесть метров. В эту крохотную комнатку даже кровать не входила, мне там соорудили топчан от стенки к стенке. А еще там были тумбочка и столик у окна – и все. Я уступал ей свою любимую комнатку. Как только Ахматова приезжала к нам, в соответствующие органы тут же летели записки: «Приехала из Ленинграда А.Ахматова, поселилась на Ордынке». Подразумевалось также – «у этого неблагонадежного еврея Ардова». Дело в том, что писатель Виктор Ардов был моим отчимом, он меня вырастил, заменил отца, и я ему очень благодарен за это. Так вот, об этих доносах мне сейчас уже рассказали, я читал эти записки. Для меня А.А.Ахматова – не только великая поэтесса, но и духовный критерий, пример жизнестойкости и мужества, личность. Я даже портрет ее написал, хотя не профессиональный художник. С моей мамой, Ниной Ольшевской, они дружили, ездили отдыхать вместе, шили себе какие-то наряды. Анна Андреевна даже умерла при маме, больше никого не хотела видеть. А на столике, где лежали ее лекарства, оставила записку: «Ниночке, которая про меня все знает...». Но мама никому ничего не рассказывала, не давала никаких интервью, сколько ни просили. Она всем говорила: «Все, что Анна Ахматова хотела сказать, она сказала при жизни».
– Сейчас вышла книга «Антиахматова». Вы не читали?– А кто написал? И о чем? А впрочем, не важно, кто. Я все равно ее читать не буду. Развенчать кумира? Я знаю наверняка, это коммерция. Насочиняли, чтобы деньги заработать. Сейчас ведь могут сочинить все что угодно, лишь бы продать подороже. А тут такое знаменитое имя – Ахматова. Сейчас на всем стараются заработать деньги. Как-то я лежал в больнице. Ко мне проник человек с фотоаппаратом, спрятанным под полой пальто. В палате он вытащил фотоаппарат, быстро пощелкал и исчез. И вскоре в одной газете появились мои фото в больнице, и всякое написано. Этот человек ничего такого не хотел сказать существенного. Просто ему надо было, чтобы газету купили как можно больше читателей. А фильм про Ахматову видели? Версия далека от истины, а героиня – от настоящей Ахматовой. Но ведь это кому-то и зачем-то надо?
– Когда-то, еще в 50-е годы, вы появились на экранах советского кино и сразу же завоевали любовь тысяч зрителей. А как вам удавалось справляться со своей славой?– Никак. Картин у меня было мало, между ними – большие промежутки пустоты. В эти промежутки я чинил свой старенький «Москвич» и о славе не думал.
– Вы создали в кино идеал мужчины – интеллигентного, честного, открытого, справедливого. Просто мечта каждой женщины. А есть ли у вас идеал женщины?– Только с годами я понял, что лучше моей мамы женщин на свете нет. Я преклоняюсь перед ней. В войну, когда мы эвакуировались из Москвы, в теплушках передвигались из города в город, она одна справлялась с нами тремя – один грудной, другому – четыре года, а я был где-то в классе 4-м, в том страшном неуправляемом возрасте, когда грубят маме. Она все выдержала, вырастила нас. Она была святая. Она была настоящая. Я вообще с годами понял, что мир держится именно на таких, настоящих людях. Какие бы времена ни наступили, благополучные или не очень, есть люди, которые не изменяют своим ценностям. Вот, к примеру, таких я встретил сейчас у вас, в Николаеве, хоть пробыл всего несколько дней.
– Что вы увезете с собой из нашего города, кроме сувениров?– Приятные впечатления. Если в первый свой приезд, кроме съемок на судостроительном заводе, я почти ничего не видел, то в этот раз мне удалось погулять по Николаеву, не спеша рассмотреть его. Я гулял по старому городу, по мосту, с которого видно верфи судостроительного завода, по улицам. У вас замечательный город: тихий, уютный, теплый, зеленый. Я серьезно говорю! Не из вежливости. Он мне очень напомнил город моего детства Владимир, где жили мои бабушка и дедушка, где я провел немало прекрасных дней. Кстати, я также был на раскопках вашего древнего города в Диком саду. Познакомился с замечательными ребятами-археологами Кириллом и Сашей.
– Это преподаватели Института истории и права НГУ им. Сухомлинского Кирилл Горбенко и Александр Смирнов?– Да. Они мне показали раскопки, с такой любовью и знанием дела рассказывали о каждом древнем найденном горшочке, описывали жизнь людей, которые здесь обитали более трех тысяч лет назад. Они еще раз подтвердили мое личное мнение, что не все в этом мире продается и покупается. Есть что-то более ценное, чем деньги. Кирилл и Александр, а также их коллеги и студенты, сделали большое открытие, благодаря которому город Николаев обрел новый статус древнейшего поселения, в своем университете оформили археологический музей. Я там тоже был. Теперь ребята мечтают обустроить на месте раскопок музей под открытым небом, чтобы все могли его посещать. Естественно – все на энтузиазме. Как всегда, на благие дела у нас не хватает денег. Николаевцы, поддержите этих ребят, помогите им осуществить мечту! Ведь они это делают не для себя, а для вашего города, для всех вас. Преклоняюсь перед такими людьми.
Екатерина Наточа.Фото Александра Кремко.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике