Так было в шестидесятых годах уже прошлого века, в «хрущёвскую оттепель». Спрос на зрелища возрастал. С концертами по городам и сёлам выезжали не только немногочисленные труппы областной филармонии, но и лучшие концертные бригады домов культуры, которым было дозволено проводить платные (а чаще бесплатные) выступления перед зрителями. Но, как ведётся, милостивое разрешение дополнялось существенным запретом. Мол, зарабатывать-то можно, но всё - в казну, платить артистам за работу нельзя.
Наш директор в артистическом бомонде слыл ещё тем пронырой и носил уникальную своим потаённым смыслом фамилию - Елисаветский (на слух - «еле-советский», а мы говорили по-украински - «ледве-радянський»). По его повадкам и манере разговаривать можно было без труда угадать, какая национальность указана в «пятой графе» его паспорта. И к нам он обращался, как старый мудрый еврей к своим непутёвым детям:
- Как говорила моя мама, на каждую хитрую гайку всегда найдётся болт с левой резьбой. Буду вам платить щедрые командировочные. Это не возбраняется. Держитесь за меня!
За эти «щедрые командировочные» всё-таки можно было без излишеств пообедать в захудалом ресторане. Что ж, подходит. Тем более что музыкантам платили двойную ставку, и заслуженно.
Позволю себе небольшое отступление. Когда сейчас пишут на афишах - «концерт - живой звук», я улыбаюсь: это от лукавого. Даже если певец и рискнёт что-то спеть своим «живым» голосом, то всё остальное (бек-вокал, оркестр) всё равно фонограмма, неживая музыка. Знаменитый Лев Лещенко как-то сетовал:
- Вы понимаете, мы в студиях добиваемся идеального звучания, а потом на концерте то микрофон не так сработал, то соло гитары «не прошло», то ещё какие-то накладки. А зритель недоволен, халтура, мол. Вот и приходится имитировать пение под уже готовую запись.
Лев Валерианович, который, кстати, сам не злоупотребляет фонограммами, прав в одном: в режиме «сцена - зритель» очень сложно «организовать и выдать» качественный «музыкальный продукт». А кому нужны лишние хлопоты, когда вот он, весь заранее записанный репертуар - на одном диске! Тем более что заработанный гонорар всегда лучше делится на меньшее количество ртов.
А в те времена наш небольшой ансамбль пребывал на сцене весь концерт - от музыкального вступления до последнего аккорда. Чередой шли песни, танцы, музыкальные монологи, цирковые номера, а нам надлежало всё это аккомпанировать. Обратите внимание, тогда концерт обязательно был многожанровым - исполнение исключительно песен, как сейчас на фестивалях, или только юмористических номеров, как в «Кривом зеркале», просто не воспринималось бы зрителями.
Утвердить «в верхах» программу концерта было чрезвычайно сложным делом. «Компетентные» (по должности) люди нещадно вычёркивали из программы совершенно безобидные для советского строя песни Сальваторе Адамо и Тото Кутуньо, не говоря уже о композициях «Битлз» или «Роллинг стоунз». Зато обязательно - фанфарные песни о партии, Ленине.
Я разыскал одну прелюбопытную песню такого плана, которую написали поэт Валентин Бычко и прославленный композитор Григорий Верёвка. Когда ведущий торжественно и с подвыванием объявил: «Слова Бычка, музыка Верёвки - «Песня о Ленине», - то даже члены комиссии заёрзали на стульях, а потом деликатно посоветовали подобрать другую песню. Эта, мол, неважно звучит. Да уж, с таким сочетанием фамилий…
Однажды наш ансамбль обязали (а мягче - поручили, доверили) отыграть свадьбу дочери высокого партийного начальника, который как раз ведал вопросами идеологии. Отутюженные и напомаженные, мы поначалу играли строго по программе. Но когда народ разгорячился, нужно было играть совсем другую музыку, а мы побаивались «репрессий». Вдруг, как-то незаметно, бочком, к нам приблизился этот самый партийный босс и спокойно, даже извинительно, произнёс:
- Ну, что вы ребята, в самом деле! Вы лучше меня знаете, что нужно играть на свадьбе. Не робейте, действуйте!
Тут уж мы дали жару. Зазвучал исконно свадебный репертуар: неизменные «Семь сорок» и «Одесса - жемчужина у моря», не рекомендованные для нашего слуха джазовые мелодии и песни зарубежной эстрады. Короче, всё то, что официально считалось нежелательным или нелегальным. Потом пошли заказы, и мы без стеснения принимали бонусы от партийных чинов. Тогда я ещё раз убедился, как далеки идеологические догмы от реальной жизни.
Но как бы там ни было, гастролировали мы весьма успешно, и работать с нами почитали за честь лучшие артисты Кировограда. Особым успехом пользовались выступления весьма неплохого иллюзиониста, который по моде тех лет именовал себя псевдонимом - Ива Асса. (А мы - за глаза: «Пиво-Мясо»). Подыгрывать ему было весьма не просто. Он требовал к каждому фокусу отдельную музыку, соответствующую динамике номера, и был чрезвычайно придирчив. Например, когда он резкими рывками вытягивал из своего чёрного цилиндра нескончаемую разноцветную ленту, нам надлежало играть «Танец с саблями» Арама Хачатуряна. Как-то мы зазевались с переходом на эту музыку, и Ива Асса, не прекращая своих манипуляций, бросил в нашу сторону недовольную реплику: «Сабли, сабли!» А за кулисами подумали, что он забыл взять на сцену нужные для выступления сабли, и с горячки перерыли весь его огромный чемодан с реквизитом, хотя Ива Асса, истово храня тайну фокусов, никогда не позволял прикасаться к его вещам. А тут - полный разгром!
Но на этом несчастливые происшествия не оставили нашего фокусника. После концерта он вызвался проводить домой нашу новенькую певичку. В одной руке чемодан, вторая - на талии. Так они и скрылись в глупой ночи. Идти нужно было немало - на окраину города, по кривым неосвещённым переулкам.
У её дома молодые люди укрылись в уютном дворике, где Ива Асса не без основания рассчитывал на любовную компенсацию за свой рыцарский поступок. Пока суд да дело, его бесценному чемодану, опрометчиво оставленному у калитки, «приделали ноги». Украли, то есть. Представим, с каким обалдением вор рассматривал свою добычу: какие-то непонятные коробочки с двойными стенками, шарики с потайными дырочками, складывающиеся кольца, гнущиеся ножи, верёвочки и ленты - абсолютный хлам для несведущего. Из полезного - разве что ножницы да сам чемодан. Но для Ива Асса потеря реквизита стала, конечно же, настоящей трагедией, и мы ему искренне сочувствовали.
С этого случая нас буквально стали преследовать неудачи и неприятности. Сначала забастовал «рабочий класс». Наш электрик, подключая аппаратуру к сети в полутёмном закулисье какого-то захолустного клуба, получил удар электрическим током и наотрез отказался в дальнейшем иметь дело с вечно разбитыми розетками и оборванными проводами. Его поддержал водитель автоклуба (обыкновенный «газон» с будкой) дядя Петя, которому давно уже осточертели эти ночные выезды.
У него был ещё один повод невзлюбить всё и вся. На своей неповоротливой колымаге он никогда не ездил быстрее сорока километров в час. Поэтому мы подсаживали к нему в кабину симпатичную артистку с надеждой, что дядя Петя, вспомнив молодость, будет ехать хоть немножко быстрее. Однажды он, вдохновлённый нашей очаровательной гимнасткой Наташенькой, решился на скоростной рекорд, и мы действительно разогнались километров до шестидесяти. Но тут (надо ж такому случиться именно в этот момент!) автоклуб остановила милиция, и дядя Петя получил дырку в талон, первую, как он, чуть не плача, говорил, в его послевоенном безукоризненном водительском стаже. После этого он и вовсе стал ездить со скоростью, близкой к черепашьей, мы вечно опаздывали, к выходу на сцену готовились наспех и нервно, конфликты возникали из ничего и разрастались неудержимо и буйно.
А тут, как назло, заболел наш контрабасист Павлик. С жесточайшей ангиной его госпитализировали в инфекционный изолятор. На подмену мы пригласили другого музыканта, который перед концертом нервировал нас просьбами помочь настроить его контрабас, а потом всё равно играл чрезвычайно фальшиво. Павлик же, будучи профессиональным виолончелистом, умел и без тщательной настройки находить на огромном чёрном грифе контрабаса интонационно точные ноты.
Выход был один - на концерты Павлика «похищать». План казался нам гениально простым: вечером к дальнему забору изолятора подъезжает автоклуб. Павлик украдкой уезжает, а ночью так же незаметно возвращается. Но мы не учли того, что Павлик уже успел себя «зарекомендовать». Неугомонность его натуры и больничный режим оказались несовместимыми. Он, как потом напишут в нелицеприятном отзыве к нему на работу, был «зачинщиком всех бед». Организовывал рейды в город за пивом и сигаретами, лазил через высоченный забор в соседний «дурдом», где вместе с психами смотрел по телевизору обожаемый им футбол и пр. Поэтому Павлик, единственный из всех больных, был «обмундирован» в белые штаны, типа кальсон, чтобы медперсоналу было легче следить за его перемещениями в толпе «пижамных» больных. Короче, отъезжали мы от изолятора с Павликом, но под крики санитарок: “Больной, вы куда?”.
А теперь продолжение. Возвращения Павлика ждали. Больные с сочувствием, медперсонал - со злорадством. Когда глубокой ночью Павлик через окно проник в свою палату, в коридоре уже слышались торопливые шаги, зажёгся свет, и молоденькая медсестра бойко скомандовала: “Больной, немедленно вставайте, вас вызывает дежурных врач!”.
Но Павлик, сладко посапывая, крепко «спал». Сестричка решительно сдёрнула одеяло и обомлела. Перед нею лежал обнажённый Аполлон, мужские достоинства которого не были прикрыты даже фиговым листком. Девушке, воспитанной в стране, где секса не было в принципе, стало плохо. Первым к ней на помощь бросился сам Павлик, не успев, конечно, натянуть трусы. А подоспевший врач, естественно, оценил эту мизансцену, мягко говоря, неправильно.
На следующий день Павлика, не долечив, из больницы со скандалом выписали, а вдогонку послали в музыкальную школу, где он работал, письмо, в котором утверждали, что такой аморальный тип не имеет права обучать детей игре на виолончели. Это стало для нас последней каплей.
Первым поднял вопрос о прекращении нашей гастрольной деятельности наш аккордеонист Лёва. По профессии он был инженером по строительству дорог, и, намотавшись за день по своему участку между бульдозерами, катками и асфальтоукладчиками, прибегал всегда взмыленный, весь пропахший смолой и бензином, плюхался в кресло директора, протягивал ноги и минут на десять закрывал глаза. Возможно, в эти минуты происходила трансформация матюкливого (а как иначе?) прораба в блестящего аккордеониста, каким его увидят зрители на сцене. И, наверное, позавидуют его яркой жизни.
Наш мудрый «Ледве-радянський», выслушав нас, вопреки моим ожиданиям, не стал возражать и уговаривать. Уж он-то знал, что мы, «пленённые музыкой», уже никогда не сможем отказаться от сцены, зрителей и аплодисментов. Нужно только немного времени, чтобы переварить неприятности, восстановить силы и снова подхватить творческий кураж.
Где-то через месяц мы опять стали стихийно собираться на репетиции, с юмором вспоминали недавние маленькие трагедии и, обсуждая творческие планы, засиживались далеко за полночь. Происходила, как сейчас говорят, перезагрузка. Деятельность в формате гастрольной труппы, когда творческие возможности определяются количеством посадочных мест в автоклубе, нас уже не устраивала. Мы решили создавать солидный джаз-оркестр, а на базе его - массовое театрализованное представление. На реализацию этого проекта ушёл почти год.
И вот премьера. На сцене рассаживаются музыканты в чёрных фраках, за кулисами разминаются танцовщицы с умопомрачительно красивыми ножками, гримируются до неузнаваемости артисты пантомимы, а за занавесом бурлит переполненный зал. В этой возвышенной ауре и щемящее волнение, и трепетное вдохновение, и чувства на пределе, и нервная дрожь по всему телу.
И в блеске сценического действа никто не догадывается, что этот импозантный аккордеонист, улыбающийся в лучах софитов, ещё два часа назад дышал дымком свежего асфальта на отстроенной по его проекту дороге. Что контрабасисту Павлику, неунывающей душе оркестра, в его родной музыкальной школе нанесли удар под дых - таки отобрали его учеников и перевели к другому преподавателю. Что иллюзионист Ива Асса получил ультиматум от жены: «или я - или сцена». Что девочки из танцевальной группы только что отработали смену на швейной фабрике, а мы, стайка студентов из музыкального училища, последний раз обедали вчера.
А потом, когда утихнут аплодисменты и опустеет зал, мы здесь же на сцене сдвинем столы, достанем из футляров труб и саксофонов «у кого что есть», разольём в разнокалиберную тару загодя припасённое винцо. И «Ледве-радянський», как самый мудрый из нас, совсем без пафоса скажет тост о том, что в жизни каждый несёт свой крест на свою Голгофу. С каждым шагом приближаясь к звёздам.
Вновь под музыку снятся ночами
Вожаку журавлиного клина
Дирижёрские взмахи крылами
Над клавиром бессмертного гимна.
Вновь стремимся мы жить на пределе
У огня обострённого чувства.
Посчастливилось нам – мы летели
В освежающем ветре искусства!
Александр Иванов.
Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике
Добавить комментарий к новости "Елисаветские битлы"