Двадцать пятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого

Воспоминания к дате из дневника 1995 года
От редакции. В издательстве «Наваль» готовится к выпуску сборник рассказов и повестей «Ошибка Владимира Семеновича» известного московского кинодраматурга и прозаика Ильи Рубинштейна.Ко дню памяти Владимира Высоцкого мы публикуем с согласия автора одну из новелл.
…Я сижу на заднем сидении «Икаруса» и разгадываю кроссворд в свежей «Вечёрке». В центре салона идёт ожесточенная схватка в «козла». «Козла» не доминошного, а карточного. Среди игроков – мой отец, шутейно подначивающий партнёров и зрителей. А зрители, хохоча над его шутками, ожидают вылета проигравшей пары, чтобы занять её место на игроцком сидении и самим принять участие в карточной бойне на интерес...
И зрители, и игроки – люди номенклатурные, ведомственные. Ведомственный и дачный посёлок, куда минут через сорок въедет не менее ведомственный «Икарус». Чтобы своим непростым пассажирам дать возможность ступить на холёную подмосковную землю уже не руководящими работниками важного правительственного учреждения, а простыми смертными, имеющими полное конституционное право на двухдневный отдых в конце последней недели душного сумасшедшего олимпийского июля тысяча девятьсот восьмидесятого...
А мне не до «козла» и не до шуток отцовских сослуживцев. Потому что, когда ещё проезжали Садовое кольцо, зачем-то сдуру загадал одну важную вещь – если отгадаю до приезда на дачу больше половины номеров кроссворда, -- тогда поступлю в институт, если нет… О вариантах даже думать не хотелось. Да я и не думал, а блуждал тоскливым взором по вертикалям с горизонталями. Спасая от инфарктов миокарда маму и всю женскую половину моей многочисленной родни, твёрдо (и надо сказать – справедливо) уверенную в том, что в рядах Советской Армии мне ни за что не выжить и нескольких часов…
Девятнадцать из тридцати двух. План был перевыполнен ещё до переезда через кольцевую, и ставшая в миг ненужной «Вечёрка», сложившись вчетверо, втиснулась в задний карман брюк. Чтобы оставшиеся тринадцать номеров отгадывал уже дедушка, живший в то лето на даче с моей мамой и младшей сестрой...
Вторым основным занятием дедушки после чтения газет и журналов было ежедневное отслушивание всех «вражеских голосов» по старенькому, но бодренькому “ВЭФу” под номером 101. Голоса глушили, дедушка был туговат на оба уха, и поэтому вместе с ним последние, подрывающие социалистический строй, известия слушал весь номенклатурный посёлок. И этот факт являлся иногда предметом вялых перепалок между дедушкой и отцом, при том, что последний, несмотря на свой ответственный пост, был настроен к режиму более диссидентски, если подобный эпитет вообще употребим, нежели правоверный коммунист с 1941-го года. Поскольку именно дедушка, а не отец, каждый раз обвинял меня в клевете на все Вооруженные Силы СССР и стран-участниц Варшавского Договора, когда я делился с ним рассказами старших товарищей по двору об армейской дедовщине. Но, тем не менее, при всей своей ортодоксальности в вопросах построения социализма в одной отдельно взятой стране, дедушка ещё с семидесятых годов начал исправно слушать «голоса», отдавая врагам-капиталистам должное в оперативности подачи информации и критике культа личности…
В выходные дни информационный поток в нашем двухэтажном деревянном домике ограничивался тем далёким летом последними известиями «Маяка» и новостями из программы «Время». Но утром в понедельник, как только большинство жителей окрестных коттеджей, а с ними вместе и мой отец, привычно превратившись из рядовых отдыхающих граждан в нерядовых чиновников центрального аппарата, организованно отбывали на «Икарусе» по месту своей государственной службы, в номенклатурные небеса дачного посёлка Центрального статистического управления Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик, вновь взмывали голоса Щаранского, Сахарова, Буковского, Солженицына и многих других верных врагов Советского государства в целом и его Совета Министров в частности…
- Было плохо слышно, но кажется «Голос Америки» передал, что сегодня умер Высоцкий…
Дедушка стоит на крыльце, складывая антенну уже выключенного радиоприёмника, когда мы с отцом появляемся на участке.
- Ефим Яковлевич, он же уже на прошлой неделе у вас умирал…
Отец устало поднимается на крыльцо и заходит в дом.
- На прошлой неделе они передали, но потом через час извинились, а сегодня никто не извинялся…
- Если тогда наврали, значит и сегодня тоже. Просто извиняться надоело. Вон он вчера в «Маленьких трагедиях» по телевизору был живой-здоровый.
Это уже я, усевшись на лавочку рядом с умывальником, ввязываюсь в дискуссию с дедушкой. Но не ради установления истины, а просто чтобы впервые за день поговорить о чём-нибудь, кроме предстоящих через месяц экзаменов. А истина мне не нужна, потому что я её знаю, твердо уверенный в том, что дедушка либо что-то напутал, либо «голоса», как было уже неделю назад, опять погнали «порожняк» из-за своей любви к сенсациям.
- Ну, во-первых, по телевизору была запись…
- Не, подожди! – обрываю я дедушку. – Когда они сказали, он умер?
- Сегодня утром…
И я подскакиваю на лавочке, почувствовав вдруг близость лёгкой победы над дедушкой. Пусть победы не на идеологическом фронте, для которой у меня никогда не хватало ни выдержки, ни аргументов, но всё-таки победы. Даже не победы, а победки, победочки. Так ведь это и не важно. Важно, что победочки аргументированной, а, значит, безоговорочной. Махонькой такой победочки для махонького самоутверждения хоть в чём-нибудь. Чтобы вырасти немножечко хотя бы в глазах старенького дедушки.
- Если они сказали, что умер утром, значит в «Вечёрке» уже должен быть некролог, так? Он ведь артист, значит, должен быть некролог.
Предвкушая миг торжества, я уже разворачиваю извлечённую из заднего кармана брюк смятую газету.
- Ну, во-первых, могли ещё не успеть, а, во-вторых, о нём могут и не написать…
- Не могут, не могут! Он же артист, а, значит, обязательно должен быть некролог!
Мне весело. Я представляю, как через пару секунд подам дедушке газету, где на последней странице под недоразгаданным кроссвордом будут красоваться какие угодно некрологи, кроме того, которого просто не могло быть. И его не было…
Нет, был среди трёх напечатанных в том номере «Вечёрки» некрологов один с фамилией Высоцкий. Но ясно, что это был не тот Высоцкий. Другой. Наверное, однофамилец или родственник. Какой-то Владимир С е м ё н о в и ч…
С е м ё н о в и ч…
Конечно, думалось так мгновение, не больше. Пока не пробежал я глазами по всем буковкам и словам, запертым навсегда в жирненьком чёрном квадратике...
А уже года через три Юрий Лоза спел на мотив «цыганочки»:
И выть на небо хочется,
А вокруг такая тишина…
Как его по отчеству?
Вот и я не знал…
И я не знал. Никто не знал. Потому что не было у него отчества. Никогда. Фамилия была. Имя было. А отчества не было. Просто – Владимир Высоцкий. И всё. Без всякого отчества…
В тот июльский вечер впервые за лето дедушкин “ВЭФ” в присутствии отца был настроен не на частоту «Маяка». Но вялых перепалок не было. Потому что все транзисторные приемники дачного посёлка номенклатурных работников Центрального статистического управления Совета Министров СССР были настроены в ту пятницу на одну волну, и хрипели в наступающей темноте одним голосом…
А может, всё обстояло не совсем так. И далеко не все приёмники нашего посёлка были настроены в тот вечер на «Голос Америки». Может быть… Знаю точно лишь то, что на нашем участке старенький дедушкин “ВЭФ” хрипел. Весь вечер. Одним голосом. Голосом человека, у которого никогда не было и не будет отчества. Во всяком случае, для меня. А, значит, и некролога никакого не было…
Москва, 25 июля 1995 года.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике