По обе стороны экрана

Текущий год – пятидесятый со дня существования Николаевского телевидения. Ответственные и знающие эту сферу искусства люди говорят и пишут о ней правду, одну только правду… как в суде.
К нам же прорвался несерьезный и малосведущий щелкопер – пусть и он поговорит. Это он приготовил себе эпитафию:
Пусть на моем напишут пьедестале:
«Грешил он много, но его читали». Юбилеи придумали древние евреи, чтобы хоть в круглые даты вспоминали об их мытарствах. Совковые идеологи пользовали годовщины, чтобы в идиомах и цифрах отрапортовать о недоперевыполнениях планов и получить индульгенцию до следующей. Это что-то в ряду Досок почета, почетных званий и металла на грудь. Внимания достойны только дни рождения каждого отдельного смерда – честный повод подсчитать былые промашки и помолиться, чтобы Господь подвигал дальше браться за то, что можешь исполнить, не браться за то, что для тебя непосильно, и одарял мудростью отличить первое от второго.
Итак, пятидесятилетие местного телевидения!
Ваш покорный слуга относится к тем динозаврам, кто, пожалуй, первым из ныне здравствующих земляков увидел картинку на крохотном домашнем экране и то через линзу. Середина пятьдесят третьего года, Киев, я, начинающий студент, попал на квартиру к известному детскому эскулапу, где был один из ста телеприемников на весь город (разумеется, не считая вождей и воров в законе). Восьмидесятилетняя бабка Дуня после завтрака усаживалась к телеприемнику впритык, накрывала голову оренбургским платком, как фотограф – вместе с «лейкой»,- и подолгу созерцала таблицу настройки под очаровательный блюз Цфасмана. Когда появлялся перепуганный, не отрывающий глаз от шпаргалки лик выступающего, бабка приподнимала край платка и призывала свидетелей:
- Ганю, Толыку, Валерко! Ты гля, воно жывэ!
Я человек преступно любопытный, потому забирался под бабкин полог и – нос к экрану. Так в течение года.
В пятьдесят седьмом целый семестр я – ассистент-практикант на столичном телевидении, выслушиваю своих наставников: Казневского, Перова, Липницкого:
- Толик, ну ты же тупой! Забудь про свое серое вещество, выполняй только команды режиссера.
Тем не менее только меня да Колю Бондарчука по окончании театрального института пригласили в ту же Киевскую телестудию. Через три месяца те же тираны-режиссеры поставили мою пьесу «Спивомовкы», да с кем в главных ролях! С народными: А.Гашинским, А.Цымбалистом. Меня утвердили в художественной редакции.
Тяга к женщине победила. В Киеве не было жилья, привести жену некуда. В Днепропетровске встала башня, набирались штаты, дали мне квартирку - и я туда переехал. Совмещал две должности: режиссера и старшего редактора. Дарил всем «людям со стороны» идеи, нахватанные в столице, написал и поставил еще одну пьеску - «Баркаролу»… Но платили мне, как рядовому: я не был коммунистом – никаких номенклатур! Я бесился и под настроение – проворовался. У супруги появился ребенок, женская часть студии преподнесла ей коляску, конверт, в общем, все, что положено нищей начинающей семье. А бухгалтер подсунула мне ведомость:
- Я тут вписала лишнего актера на оплату гонорара, чтобы добавить твоему сыну на подарок – подпиши, мы всем мамам так помогаем.
Подписал, получил выговор, решил бежать от позора.
И тут появился прибитый цвелью, цыкающий зубом и часто вздыхающий мужичок из Николаева.
- У нас, значит, того, малая студия, вот, с декабря. Нет старшего режиссера. Был, да выжимал какие-то дикции у дикторов, слышь, конфликты вставлял в наши сценарии – театр, и только!… Рассорился, сбежал, даже трудовую книжку не взял… Мне сказали, что вы того, так может быть, к нам – того…
- А жилье - того? – я боялся не попасть в стилистику директора Николаевского ТВ (до сей должности инструктора обкома, а после правления цивилизованным очагом творчества – уполномоченного по делам православной церкви.)
- А тут?
- Есть.
- Сдавайте. В один месяц...
Деваться некуда: из Киева выписался – без крупной взятки не восстановишься, а денег не хватает на детское питание и подгузники. Вернул Родине квартиру в Днепропетровске, собрал документы и сдал Родине же в Николаеве. Дитя и супругу отправил в деревню за сто пятьдесят верст.
?Живая картинка нашего юбиляра, то есть Николаевского ТВ на конец шестидесятого года, на десятый месяц его жизни.
В распахнутых воротах двора – метровая полоса мокрого песка: извне кончается городской асфальт, внутри – асфальт строителей телецентра. Город не пожелал покрыть дыру, а у стройконторы не хватило средств.
В песке зарывается ведущими колесами и жалобно рычит «бобик», единственное средство передвижения новейшего учреждения, из тех, что служили в давнюю войну и про которых поляки спрашивали у наших водителей:
- То цо, пан сам склэпав?
Слева и справа от колымаги стоят зеваки, по всему видно, что рады хоть какому-то развлечению. До начала программы в эфире, т.е. до девятнадцати вечера - далеко, а сценарии на сегодня только пишутся, потом их вычитает редактор, за ним – главный редактор, затем снесут в цензуру, там, в полном соответствии с «дозволенным» и «не дозволенным», почеркают, вернут… снесут дикторам и ведущим, те долго будут ломать язык на высоком штиле: «Выполняя решение такого-то пленума» или «Идя навстречу такому-то съезду, николаевцы, как и весь советский народ…» и т.д… А пока – скучища!
Двор выметен, зеленый. Начальник телецентра не позволил властям запустить в работу телецентр досрочно, к Октябрьским праздникам, привел и технику и хозяйство в божеский вид. Разумеется, за своеволие получил нагоняй, а вскоре был выжит из города, сбежал в Питер.
В редакциях тишь да гладь. В двух кабинетах молчат, потому что скрипят перьями, в одном - сосредоточены над шахматной партией: в коллективе нет дельных журналистов, но есть перворазрядник по королевской игре. Лишь в каморке рядом с туалетом - редактор новостей, бывший майор-политрук, напевает патриотическую песенку:
Только на Ингуле
нас не обманули,
лишь на этой мели
нас не поимели…
Вновь прибывшему старшему режиссеру, то есть мне, полегчало на сердце: хоть чуть-чуть дохнуло жизнью.
Анатолий Маляров.
(Продолжение следует).

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике