Рыбный день

Б абка Дуня – древний человек, долго жила при царе, полвека живет при советах, потому позабыла святки, а еще в городе не бывала, не слышала про вегетарианские, молочные, рыбные дни в тамошних столовках.
Одна у нее забота: пока сынок Кузьма пылит на своей полуторке за тридевять земель, за три десятка верст, аж на станцию, а невестка Фрося управляется с хатой да мал мала меньше Сашкой-Колькой-Вовкой, бабке Дуне выпадает служить добытчицей. В ее дни все средства хороши: наломать под передник кочанов «конского зуба», да выбрать молочной спелости; трусцой перебежать к лесополосе, подальше от глаз объездчика, и к обеду наварить пшенки.
В раннюю весну, при первой завязи на ветках и едва поднимающихся всходах, полем не прокормишься. Взамен Бог придумал святую Пасху. Можно повязать голову церковным, еще родительницы, платочком, надеть давно обжитую рубашку, поди, ту самую, в которой счастливо родилась, сотворить постную мину на челе и губках в гармошку и зайти в притвор, как бы помолиться, хотя и «Отче наш» помнила нетвердо. Вместо «Не вводи нас во искушение да избавь нас от лукавого», всякий раз требовала от Всевышнего: «Не вводи нас во искушение, не избавь нас от лукавого». Присутствие лукавого в ее дни помогало худо-бедно выжить.
После эдакой молитвы бабка Дуня пятилась на паперть, замирала на часик-другой в ряду убогих, ревниво косившихся на исправненькую попрошайку. Добрые люди и ей подавали, не миновали. Бывало, ломоть калача, случалось – голые и слежавшиеся карамельки, желательно три конфетки, счетом по трем внучатам, а то и гривну-другую сребрениками сыпнут в подол. Коли прозвенит три и четыре подаяния, уже можно выходить из ряда убогих и калек, за оградой снимать темный платочек и гордо входить в сельмаг. Там можно накупить всего, чего душа пожелает. Самое сытное - бычки в черном томате да в железных баночках. И выбрать не ржавых, не с облезлой наклейкой, чтобы дома снять лощеную картинку и приклеить жеваным хлебом в красном углу, под иконой. И детям радость, и себе утеха. Еще квасу купить в зачумленной бутылке, еще чего-нибудь городского, вкусненького, при удаче – серый брикет киселя или пряников, похожих на мыло.
Все такое бабка Дуня проделывает с большой оглядкой: упаси Боже, увидит сынок Кузьма, заругает в сотый раз.
В зеленый, распустившийся почками день, в чистый четверг - чистое везение. За сельмагом, у тыльной дощатой стены отхожего места, на залитом глеем вишневом суке висит торба из куска бредня. А в ней играют искорками на солнышке чешуйки рыбок. Тощие, куценькие рыбешки, плотва ли, щурята или красноперки, а лучше, если там караси, – мелочь, но висит, и бесхозная. Бабка Дуня – женщина с царем в голове, знает, что сами рыбешки сюда не пришли, что хозяин за дощатником горюет по нужде. Но лукавый вводит во искушение, и устоять против него может только ангел или партиец. Трижды обошла и старую вишню, и отхожий клозет, - рыбак оказал себя мужиком крепкого норова, орлом сидел долго, - и совсем уйти у старухи не хватило правды. Рыбины-то три, аккурат по счету внучат.
Так и принесла добычу в дом. Кинула на стол:
- Скоблить буду, поджаривать! – празднично огласила домочадцам.
И тут беда: сынок Кузьма на пороге!
- Ты чё, родуля, не поехал? – без голоса спросила добытчица.
- А вы, мама, где это обзавелись уловом? Путина, что ли?
- А там же, где и ты, бывает, в верховьях Ингульца.
- И выловили прямо с бреденьком?
- А то ж!
И совсем уж по-хозяйски да по-обидному сердцу заявил сынок:
- Не срамите меня, мама. Занесите, где взяли.
Что тут скажешь, кормилец и порядочный на все село работник этот сын Кузьма, и глава всей семьи. Побитой дворняжкой бабка Дуня сняла со стола дырявую торбу с несбывшейся снедью и понесла за дверь. Только и осталось, что запах свежего улова.
И на святую Пасху, и на проводки в хате было сытно. Кузьма принес заработок и паек, Ефросиния с открытым сердцем радовалась:
- Не будь батькиного заработка да пайка, померли бы мы с голоду еще с сорок шестого-седьмого годов. И вас, Саша с Колей да Володей, на свете не было бы. – И чисто так, святочно улыбалась.
У малышей настроение поднималось к выходному дню отца:
- Вот заведет папка мотоцикл, да поедем по Ингульцу, да своим крохотным бреденьком зайдем против течения. Папка на глубине, Сашка с берега, а Колюня пойдет в камыши шуметь да выгонять красноперку!
Все радовались в сладком ожидании. Только Кузьма, как приходил с работы, так первым словом и спрашивал:
- А что это у вас в хате смердит?
Так было два и три захода. Наконец, Ефросиния принялась осматривать все закутки. Нескоро нашла беду; плохо только, что в присутствии хозяина.
- Господи! Кузя, ты поглянь! – и хохотала молодица, будто ее щекотали, или она шалила со своими здоровенькими и сытыми «хлопчаками».
- А что там?
А там, за стареньким шкафом, уже прилипшие к стенке, торчали и разливали аромат три давно украденные рыбешки в куске бредня.
Не смогла, не хватило душевных сил у бабки Дуни вернуть неведомому владельцу его съестной товар. Все тот же лукавый руководил старухой в эдакое несытое время…
Рыбный день дорогой кормилице не удался, но память о ее доброте и невинных стараниях осталась навеки. Много она делала не так, как писал Моисей в заповедях, не как требовал Кодекс строителей коммунизма, однако - праведницей была, без которой и граду несть стояния.
Потому и жила до девяноста шести лет. И умерла только тогда, когда сама на то согласилась. Нарядилась по своему усмотрению и по своим возможностям, во дворе встретила сына с работы.
- Буду я помирать, сынок. Тебя ждала…
Поверить было трудно: старенькая мать, но ведь на ногах, чопорная, величаво спокойная.
Однако пошла на свой вечный одр, легла, православно сложила руки и отошла на небо. Царствие ей Божие и земля пухом...
Александр Иванов.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике