Себя сотворивший

Об украинских просторах Антон Чехов писал: весной воткнешь оглоблю – осенью вырастет тарантас. О наделе земли между хутором Надия, Каменно-Костоватым, Новым Бугом и Петривкой можно сказать то же самое. И еще: таланты тут не сеют, они сами родятся. Вспомним классиков подмостков: Марка Кропивницкого и братьев Тобилевичей, да и весь первый украинский театр; а бок о бок – крупнейший украинский писатель Владимир Винниченко…
Но мы расскажем о нашем современнике Николае Кравченко. Известно, фольклор буйно развивается тем, где люди лишены многих благ цивилизации, он – замена и кинопередвижке, и передвижному театру, и композитору, и поэту… Будущий художник сцены родился в далеком от центров культуры краю, в упомянутой выше Петривке. Но удался малыш с удивительным, оценивающим глазом, с впитывающим ухом и жаждой вобрать в себя волны пшеничного поля, которые казались ему волнами Буга, щебет и посвист птиц, которые складывались сами по себе в мелодию, и жаждой воплотить, передать эти странные богатства природы другим. Не кистью, не струной или пером, но самим собой. Голосом, руками, ногами... И совсем не детское открытие – состоянием души. Странная прихоть подростка. Жажда подражать природе, а потом – учиться у нее, – подсознательно образовывали, просвещали человека. Этого казалось мало.
Отсюда – театральное училище, режиссерский факультет в столице и скитания по театрам России, Кавказа, Украины.
Молодым, но уже с разносторонним опытом службы вечному искусству Мельпомены, Николай Антонович пришел в Николаев, в тогдашний театр музыкально-драматический, а вскоре и насовсем – в театр имени Чкалова.
Вначале – вторые роли, не заставили ждать и первые. Незабываем Кравченко в драматической инсценировке по Владимиру Винниченко «Мир хижинам», в комедии Задорнова, в пьесах местных авторов Малярова, Ганичева, Вербеца.
Однако вполне раскрылся дар Николая Кравченко в годы художественного и административного управления театром. Этих лет было – четверть века, в два раза больше, чем у любого его предшественника на сем посту.
Как постановщик он воплотил классический шедевр Леси Украинки «Лесная песня», да с таким успехом, что был приглашен во Львов для постановки этой легенды. А драму о коварной героине Роксолане Н. Кравченко поставил в Болгарии, на сцене турецкого театра. Из дневников и записок Тараса Шевченко он сотворил спектакль с гениальным поэтом в центре событий.
Мировая и русская классика, от Чехова до Дюрренматта и Чапека, в его трактовке несла оптимизм, веру в солидарность людей, поиски мира и согласия.
Разумеется, успехи явились потом, а начало было почти случайным.
По природе своей Николай Кравченко пробился из той земли, где сотворился первый театр в Украине, потому для него жизнь творческого коллектива, где искусство творится живым человеком, то есть так, как он почувствовал еще в ранней юности, было главным.
В трудные годы, в начале девяностых, прежний художественный руководитель Анатолий Литко устал, опустил руки и сказал:
– Трудно выжить театру. Кто возьмется вместе со мной?
Пауза во всем коллективе. И вдруг встал Николай Кравченко:
– Позвольте... если получится... я попробую…
Короткое время он – заместитель, еще короче – отчаяние и попытка порвать с театром. Но природа творческой души не дремала. И Николай Антонович взялся за дело как директор и художественный руководитель.
В самом начале девяностых наш театр являл собой некое приложение к двум новоявленным предприятиям. На первом этаже обширный буфет и фойе представляли собой игорную площадку. Разумеется, игровые автоматы, азарт, далеко не творческий, и посетители, не ведавшие спектаклей и слегка или основательно захмелевшие. Ходили слухи, что некоторые арендаторы гуляющих площадей могли уединиться на втором этаже в опустевших служебных кабинетах совсем не для духовных радостей. Верхний этаж был предоставлен мелкому предпринимателю для изготовления «пустышек», а почасовыми работниками нанимались актеры старшего и среднего возраста, поскольку с получением жалования участились проблемы.
Не приведи Боже жить в годы перемен! – говорили старые китайцы. У нас эти годы затянулись. Потому о репертуаре говорить трудно. Прежнее руководство и коллектива, и управления культуры до того растерялось, что не знало, чем занять публику, чтобы отвлечь от суеты сует. А недавний действительно отличный постановщик А. Литко вспомнил затеи двадцатых годов и в реалистической пьесе Чехова «Три сестры» прибег к трюку, плагиату из Мейерхольда, и в экспозиции спектакля посадил в кресло героиню Машу и... поднял под колосники. Оттуда она и вела диалоги. И явилось в зрителе чувство опустошения и эпигонства. Милый, некогда ухоженный скверик превратился в столпотворение пришельцев-незнакомцев, окруженных винными парами и непечатными выражениями; за драгоценными античными фигурками стали охотиться барыги…
Земляк Кропивницкого и Тобилевичей, новоиспеченный антрепренер Николай Кравченко начал просто. Защитил все материальное достояние театра, убедил себя, потом коллектив, что сошлись они на целине. Театральное дело следует начинать сначала. Ох, как трудно в начале девяностых начинать сначала! Культурная публика спряталась по хижинам и предпочитала патетические телевизионные программы; другая же, «пересичная», превратно поняла независимость и свободу нравов – и потянулась к легкодоступным утехам. Но в нашем худруке сидел корень Марка Кропивницкого. С той только разницей, что у классика не было своего пристанища, а у Кравченко налицо, хоть и запущенное, но здание, в котором еще недавно царило искусство. И явилась железная рука и хохлацкий гонор художника. Вычищалось пространство, убеждались в чистоте помыслов артисты. Денные и нощные труды, поиски подходящего ко времени репертуара, одушевляющего смущенного временем зрителя, много юмора. Отыскивались оригинальные решения при постановках старой, высоконравственной драматургии и новых, чувствующих время писателей. Все это полонило сцену, как бы встряхивало, привлекало зрителей.
Находкам и выдумкам несть числа. Игра на большой сцене крупных вещей, постановка камерных спектаклей на малой сцене, возобновление на время забытых гастролей. И высшее достижение – фестиваль «Homo Ludens». Последнее – это на мелкие гроши приглашение на декадные гастроли коллективов из других областей Украины, даже из-за рубежа. Драматические труппы состязались в качестве художественного материала, в актерском исполнении, знакомили публику с культурой ближних и дальних соседей. А Николай Антонович все подбрасывал и подбрасывал идеи. Вот лучшая из них. Во время малого фестиваля на нашей сцене он предлагал гостящим режиссерам поставить по фрагменту из пьесы, скажем, Алексея К. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Мастера изощрялись в режиссерских находках, получали грамоты, уезжали довольные. А плутоватый наш антрепренер, накопив опыт многих талантов, принимался готовить премьеру того ж таки «Царя Федора»…
Еще одна затея подвижника: завоевание сограждан личным обаянием и полной принадлежностью своему делу. Не по Людовику Четырнадцатому, но по Николаю Кравченко: театр – это я, я – это театр. Мытарства по предприятиям и отдельным знакомым и незнакомым, участие в общественных и чиновничьих мероприятиях, трата времени «на дружбу с нужными людьми» и впрямь сделали из Николая Антоновича «всеобщего друга». А значит, и театр – друг.
Внешние связи крепить в девяностые и в начале нового века – ой, как трудно. Так Кравченко умудрился гастролировать, снова же на медные гроши. Посетил с коллективом – страшно сказать! – Оренбург. Привлек в гости, в Николаев, театральных деятелей из Турции, нанял постановщика спектакля из Британии. Не все удавалось: в кисете мало злотых. А тут еще и соперничество, еще и непонимание значения русскоязычного слова. В управлении культуры плохо понимали, что и язык-то наш вроде бы русский, но ведь это не говор московских часовен, а привычный, от первых пришельцев-корабелов восемнадцатого века до поселенцев из бедных родов во все дни бедствий. И лексика, и фразеология в нем не совсем русская. Но, тем не менее, она дает возможность знакомиться с мировой культурой. В переводах на русский, во времена царения на подмостках Николая Кравченко, говорили и английские, и немецкие, и шведские драматурги.
Театроведы говорят, что театру, как вновь созданному, так и воссозданному организму, век короток – двадцать лет от создания или возрождения до старения труппы и усталости металла. У Кравченко он длился дольше. Набирал бы силы еще и еще. Но вмешалась политика. Не за того кандидата в вожди проголосовал сам худрук, не прислушивался к мнению старших по чину, впустил в один из своих кабинетов огромную даровую библиотеку русской классики и позволил собираться поклонникам своего театра, а значит, русскоязычным согражданам. Не проследил, что некоторые из гостей называли себя людьми из «русского мира».
Упущен исконный момент в психике настоящего лицедея: да вертитесь вы хоть вокруг солнца, да пусть солнце кружится вокруг вас – мне дорого искусство театра и этот вечно живущий впроголодь и в чужом костюме артист! Упущено, что даже самые гениальные художники – наивны в нашей буче, как древние греки. Они, даже когда нецензурно кроют царя со сцены, могут оставаться монархистами, когда несут русское слово в люди – остаются хохлами до корней волос. И еще и еще. А у Кравченко есть еще одна неоценимая заслуга: благодаря гибкости его отношений и разносторонним городским и столичным связям, обветшалые стены здания, грозящая рухнуть люстра в центре зала, тесные и холодные гримуборные, и далее, и далее – превратились в современные, отделанные и надежные детали истинного учреждения искусств в крае. Все такое – мимо внимания. Некому было подумать над этим. Въелись – и съели.
И вряд ли это верно. Театр не изменил статуса русского, не стал ни лучше, ни хуже, а его многолетний старатель…
В субботу не стало могучего культуртрегера, признанного многими поклонниками сцены режиссера и актера Николая Антоновича Кравченко.
Вот так… Понервничал, пришел домой. Супруга у дочки в США, сын в Киеве…
Сел от скуки к компьютеру. И сердце остановилось.
Анатолий Маляров,
коллега по ремеслу.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике