Мы с тобой одной крови, ты и я

Для меня писать о Дмитре Кремине – все равно, что писать о самом себе. Очень это трудно. И без собственного «я» тут никак не обойтись.
Жизнь свела нас в незапамятные 70-е, сорок лет назад. Я «заведовал» тогда культурой в комсомоле, а для души — по предложению редактора Виталия Карпенко вел «литературную почту» в областной молодежной газете «Ленінське плем'я», куда вскоре по зову той же души и перешел.
Что значит «вел»? Читал бурный поток писем, содержащих стихи и прозу (а он тогда был действительно объемным!), отбирал из этого потока мало-мальски достойные образцы для литературной страницы. А на остальные «письма трудящихся» по строгим правилам того времени требовалось обязательно давать ответ — хоть две-три строчки. Мол, уважаемый (ая) NN, спасибо вам за внимание к нашей газете и творческий порыв, это очень хорошо, когда душа поет, продолжайте в том же духе, однако... Дальше следовали стандартные советы про «словам тесно — мыслям просторно», про «езду в незнаемое», про то, что «гаї — солов'ї» и «кровь - любовь» - это хоть и рифмы, но банальные, про необходимость учиться и посещать литкружок...
Хорошим способом разделаться одним махом с десятками подобных писем были «обзоры поэтической почты». Среди общих рассуждений цитируешь какую-нибудь более-менее внятную строку автора А., а дальше добавляешь: «Похожие мысли и чувства содержатся также в письмах Б., В., Г. и т.д.». При известной сноровке таким обзором можно было списать в архив до полусотни, а то и больше писем.
Почему я начал с этого? Потому что именно в очередном потоке почты обнаружил пакет из далекой, степной, в то время Богом забытой Казанки со стихами, которые заставили меня встрепенуться: «Не может быть!..».
Автор — Дмитро Креминь, юный учитель, почти мой ровесник, приехавший по распределению из Ужгорода. Стихи? Ну, скажем так: настоящие. Многослойная метафоричность, изобретательная рифмовка, богатый и красивый, что было редкостью в наших «суржиковых» краях, украинский язык. В них я расслышал отзвуки не только украинских «шестидесятников», но и Окуджавы, и Вознесенского, и еще кого-то, на чьей поэзии и сам вырастал, усваивая и учась. Это — как пароль, по которому свой находит своего.
Я отписал ему, он мгновенно ответил. Чувствовалось, что он нуждается в общении, вырванный с корнями из родной почвы и волей судьбы заброшенный в нашу черноземную глухомань.
Вскоре мы познакомились, как говорится, «вживую». Потом, при случае, я навестил его в Казанке. Вскоре он перебрался в Николаев. Его семья рождалась и разрасталась, можно сказать, у меня на глазах. Да и моя частная жизнь для него не чужая.
Выход наших первых книжек, заметные публикации, членство в творческом союзе — все шло параллельно, почти синхронно, то соприкасаясь, то на время расходясь, но всегда переплетаясь и взаимообогащая.
Подумать только: сорок с лишним лет - рядом. Родство поэтических организмов, возможно, прочнее кровного и всякого другого родства. Даже если и не видимся по нескольку месяцев, это не мешает нам ощущать незримое присутствие друг друга в нашем личном пространстве.
О его поэзии уже писано-переписано! Думаю, что в эти дни в юбилейных публикациях мы увидим множество цитат, запавших в душу многочисленным друзьям и ценителям поэта. И это замечательно! Дмитро Креминь - один из очень немногих живущих рядом с нами алхимиков, умеющих образно осмысливать собственную жизнь и превращать обыденность в золотые крупицы поэзии. Но не только в этом умении таится ценность его уникального дара. Его лирический герой беззащитен перед жесткостью бытия, но и отважен в стремлении постичь его глубинную мудрость.
Вспоминается очень давнее стихотворение - из одной из первых книжек Дмитра Креминя - «Океанский фарватер». Сюжет прост. Типичная николаевская картинка, поразительная для сына зелёных сухопутных Карпат. Вышли с другом на рыбацкой лодочке в утренний лиман. Герой решается освежиться - очертя голову, ныряет с кормы - и ошарашен, не ощутив дна под ногами. Друг помогает выбраться на борт и строго выговаривает новичку: «Разве так можно? Здесь же проходит океанский фарватер!..».
Вывод поражает - это и человеческая позиция Дмитра, и его поэтическое кредо:
Поезіє! А чи тебе одну
Терзають човників гарячі вістря!..
І все ж беру найглибшу глибину -
От тільки не забракло би повітря!
Чудесным образом житейское молодецкое приключение трансформируется в яркий художественный образ, который прозаическими словами расшифровывать бессмысленно, да и зачем? Настоящая поэзия тем и бесценна, что она - наиболее емкое воплощение нашего внутреннего опыта, наших горьких озарений и редких вспышек счастья, которыми стоит поделиться с теми, кто лишён подобного дара, но способен впитать сладкую отраву и нуждается в ней.
Эти мои заметки - не характеристика и не панегирик, Дмитро Креминь уже не нуждается в звонком и пустом славословии. И поэтический, и человеческий его авторитет незыблем - он зиждется на многочисленных книгах, десятках очерков и эссе, сотнях юных сердец, пробужденных к достоинству, совести и свободе честным и доброжелательным словом поэта.
Здесь я говорю больше о том, что значит личность Дмитра Креминя для меня, какую роль он играет в моей жизни.
Он — один из очень немногих людей, с кем я без особых раздумий и сомнений мог поделиться в глухие 70-е годы запретными или полузапретными самиздатовскими сокровищами (кто знает, тот поймёт). Мог извлечь из книжных тайников заветные листочки папиросной бумаги с размытыми машинописными стихами Осипа Мандельштама, Иосифа Бродского или Максимилиана Волошина, дать на пару дней чудом попавшие в мои руки, скопированные на заводской «Эре» тексты Булгакова, Замятина, Солженицына. Потому что доверял, как самому себе, знал, что не сдаст. С юных лет мы проходили одни и те же «университеты», учились жить под прессингом партии и надзором ее неутомимых «органов», в совершенстве осваивали эзопов язык — жизнь научила нас внутреннему сопротивлению, которое помогало сохранить живую душу. Речь не о бесшабашном фрондировании, а об экономных глотках внутренней свободы.
Мы - дети одного времени и одной страны. Поэтому оба и радуемся, и страдаем, оказавшись в новой исторической реальности. В той, прежней жизни, которую нынче называют «тоталитарным режимом», были не только цензура, надзор и принуждение, - там осталась и наша юность. Поэтому навсегда в памяти поэтические семинары в Ирпене и романтические прогулки по Флотскому бульвару, заветные посиделки в узком кругу и помпезные праздники литературы — то на БАМе, то в Грузии, то в Москве, то на Ставрополье, то в Тернополе, общение с такими же, как мы, молодыми поэтами со всех концов огромной многоязыкой страны. В той прежней жизни остались друзья, которые в единый миг оказались отделенными от нас границами, таможнями, вдруг вспыхнувшей враждой. Знаю, что для Дмитра, который больше жизни любит свою Украину и счастлив ее обретенной независимостью, - все же, как и для меня, понесенные утраты болезненны, они аукаются печальным эхом в натруженном сердце поэта.
Дмитро Креминь — поэт от Бога. Говоря так, я имею в виду не только ту поистине «моцартианскую» легкость, с которой он импровизирует и рифмует. В конце концов, при наличии природного поэтического дара — это не так уж сложно, было бы желание. Но остались в памяти моменты, когда даже мне, искушенному в жонглировании словами и рифмами, казалось, будто не он сам продуцирует виртуозные строки, а кто-то другой, неведомый нам, — через него — доносит до нас свои поэтические откровения. А сам мой вдохновенный друг - просто некий божественный инструмент, с помощью которого Господь разговаривает с нами.
Вспоминаю случай из давнего прошлого. Я тогда вернулся из Киева, где два года учился журналистике, довольно активно и охотно писал стихи, крутился, как сказали бы сегодня, в киевской «тусовке». Мы задушевно посидели с Дмитром до глубокой ночи в уютной кухоньке, почитали друг другу новые стихи, поговорили... Ему понравился мой новый лирический цикл, который готовился к печати в журнале «Радуга», и Дмитро попросил тексты, желая посмотреть их глазами на свежую голову (надо ли уточнять, что за разговором и на грудь приняли изрядно, редкая встреча тогда обходилась без этого - молоды были, легки на подъем, богемны...). Я вызвал такси, Дмитро отправился к себе на улицу Южную, а я — в объятия Морфея. Рано утром меня разбудил звонок — и Дмитро... прочитал мне мой лирический цикл в переводе на украинский. Как ему удалось это сделать, пока я спал, в столь короткий срок и на мастерском уровне, да еще и, как по мне, в совершенно не рабочем состоянии, - до сих пор загадка. Поистине поэт - божественный инструмент!..
Все эти годы мы переводили друг друга довольно часто - и для различных изданий, и просто так, для души. В 2008-м появилась идея: собрать общую книгу взаимопереводов, где наши стихи были бы представлены в двух версиях - украинской и русской. В ходе работы родились и англоязычные версии всех текстов. Так появилась совместная книга «Два берега/Два береги/Two banks» - возможно, одна из первых попыток синтезировать наши разноязыкие, но родственные по духу поэтические энергии. По сути, это был диалог - а точнее, «дуэт двух солистов» (так назвал книгу кто-то из рецензентов).
Предваряя свою часть, я тогда написал: «Когда политики, в своих интересах нажимая на «языковые клавиши», пытаются толкать людей из крайности в крайность, мы предлагаем свою версию - нет, не решения этой чувствительной для современной Украины проблемы, но - конструктивного отношения к ней».
В свою очередь, Дмитро откликнулся: «Биография поэта - одно, а «биография» его творчества - все-таки иное. И «золотой век» человечества оживает только в поэтических озарениях современных «самовидцев», которые видели воочию подъем, расцвет и гибель величайшей империи XX века и, прокляв жестокую свою мать-волчицу, оплакивают её, потому что за синим горизонтом - золотая их молодость...». А по поводу метафорического названия книги Дмитро высказался так: «Берегов - два, это правда, и они не сомкнутся никогда, но высокая вода, глубокая вода поэтического моря колышет на своей волне не бумажные кораблики, оплаканные ещё Артуром Рембо, а казацкие «чайки», триеру аргонавтов и крейсеры со сверхзвуковыми самолетами нашего времени. Впрочем, поэтическое слово способно обогнать и ракету - как «золотая стрела» Анахарсиса, скифского царевича и самого древнего поэта нашей земли».
Наша книга вызвала интерес и даже имела успех. О ней одобрительно высказался живущий ныне в Подмосковье Виталий Коротич, благословивший когда-то в свет первую книжку юного Дмитра Креминя «Травнева арка». Я презентовал её в Солженицынском Доме русского зарубежья в российской столице, затем на киевском фестивале поэзии «Каштановый дом», где её отметили международной премией имени Арсения и Андрея Тарковских... Сожалею, что «Два берега/Два береги/Two banks» довольно прохладно встретили некоторые коллеги из числа «профессиональных патриотов», для которых украинско-англоязычная версия, должно быть, выглядела бы предпочтительнее, чем украинско-русско-английская. Думаю, что само согласие Шевченковского лауреата Дмитра Креминя на подготовку и издание такой книги, в свете уже тогда намечавшихся непростых отношений между двумя вчера ещё братскими народами и культурами, - было поступком, который делает ему честь.
Время жестко ломает приятные нам шаблоны, но постепенно все расставляет на свои места.
Боюсь впасть в высокопарность, это было бы неестественно и противоречило бы сложившемуся тону наших с Дмитром отношений - товарищеских, всегда шутливых, с доброй долей иронии и самоиронии. Поэтому расскажу ещё один эпизод из общей молодости. Вполне заурядный и бытовой, но под определенным углом зрения он может выглядеть и как некая метафора, иллюстрирующая нашу дружбу.
Осенний Киев, конец 70-х. Какое-то мероприятие в Союзе писателей на Банковой - кажется, совещание молодых писателей. Во главе президиума - Павло Загребельный. Вдруг поступает приглашение на Шевченковские дни в Оренбург. Спешно формируется делегация, в неё включают и Дмитра. Но вот незадача - он приехал из южного Николаева в легком плащике, а в Киеве уже полный листопад. Ну, а в Оренбурге и вовсе - зима и мороз. Слава Богу, я в то время обитал в Киеве и уже переоблачился в пальто. Меняемся с Дмитром одежками - и друг мой, утеплённый, летит в далекую снежную Россию, в места Тарасовой ссылки и пушкинской «Капитанской дочки».
Мы потом еще долго шутили про пугачёвский заячий тулупчик и про то, как моё пальтишко помогло спасти для украинской поэзии будущего Шевченковского лауреата.
Отношения поэтов не бывают безоблачными: каждый - личность, у каждого - собственные амбиции. Помнится, Александр Блок об этом сказал, как припечатал: «Там жили поэты, - и каждый встречал другого надменной улыбкой».
Но мы с Дмитром, любя и ценя Александра Блока, все же никогда не встречали друг друга «надменной улыбкой». Мне скорее приходят в голову посвященные Олжасу Сулейменову строки любимого нами обоими с юных лет Андрея Вознесенского («Песня акына»). Ими и хочу завершить это слово о моем певчем друге:
Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной —
Пошли мне, Господь, второго —
чтоб вытянул петь со мной!..
Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
Для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!
Владимир Пучков.
Фото Александра Кремко.

ТIНЬ ЕВРИДIКИ
Дмитро Кремінь
***
дистиху александрійський
вірше
ти прославив це життя пропаще
де ждемо коли нам стане гірше
хоч і сподівалися на краще

Архімед покинув Сіракузи
ради скриптів ув Александрії
але з нами грації та музи
скіфський стиль у золоті та мрії

ув Елладі нашій канонада
не стихає вже щодня й щоночі
ви казали - степова Еллада
чорні круки п"ють блакитні очі

де ти нині є найкраща в світі
о країно золота й блакиті
спалені сувої
чорна хмара
мов привіт од шейха
від Омара

СЕЗОН У ПЕКЛІ
Вино у дзбані - aqwa vita,
Графин церковного вина...
Ти погукай мене із літа,
Де ти стоїш одним-одна.
Ти задивилася угору,
Де сяє золото й блакить.
А від токаю і кагору
Не голова - душа болить.
І доцвітають чорнобривці,
І час - мов зведений затвор...
Каретою імператриці
Гримить Андріївський собор.
О, де там юність, дні веселі,
Театр - мов римський Колізей?
Немов на мокрій акварелі
Осіння мла твоїх очей.
А в ніч - і пристрасну, й шалену -
Прибуде царственний інтим
Із Петербурга і на Мену,
З гербом веселим, золотим...
І як там буде - хто це знає...
Земля холодна і суха.
Горить город. Душа палає.
Та хто із нас не без гріха?
Пишіте вірші та есеї,
Служіте правді до кінця,
Бо ми й тепер у Колізеї -
У Колізеї Козельця...

***
Подружився з самосадом
Сивий чоловік.
Автомат здружився з "Градом".
ХХІ вік.
Території третина
Відійшла убік.
Незалежна Україна
- 27-й рік.
Вороги ідуть не в гості,
Звуть в СРСР.
Кримінальні 90-ті
З нами дотепер.
Ніби ракова пухлина
Поїдає всіх.
Друть із батька, друть із сина.
А не вкрасти - гріх?
Але ради цього неба,
Рабського меню
Відстояти нині треба
Лінію вогню.
Відстояти море й гори
Для чужих дітей,
Аби їздили в офшори,
Де живе Орфей...

* * *
про Поля Верлена
про вічні "Романси без слів"
усі ми читали - з Артура Рембо "Голосними"

на рейсовім АНі літали таємно ві Львів
а там - андеграуд поетів
змагалися з ними

давно це було - відгоріли мої сімдесяті
тепер уже інші гуляють і плачуть на святі
над іншими нині схиляються рідні знамена
та з нами і досі слова і Рембо і Верлена

коли ще побуду в столиці імперських химер
і хто мене стріне там на Личаківському
цвинтарі
на Ринковій площі
хто в "Цісарській каві" помер
а хто ще фіглює й потягує "Львівське"
і "Дзінтарі"

а час пролетів і бунтарський огонь відгорів
країна минула - із еллінів скіфів і готів
і вже на олімпі то діти старезних сексотів
то підданці їхні - онуки старих бунтарів

о п"яний кораблю
куди нас у далеч несеш
у схрони піратські на острові
в хащі зажури

минає Міленіум і на вершках телевеж
іскряться дзвіниці
собору пресвітлого Юри

а там десь потойбік - моя полонина
зелена
дуель неминуча і вічна Рембо і Верлена

* * *
Коли в Парижі лине меса,
А на Мон-Мартрі - шансоньє,
Хоч не Париж і не Одеса,
Та в Миколаєві це є!

Соборна вулиця, де строгі
Архітектурні чудеса.
Богині півдня довгоногі...
А ставропігія - згаса!

Дзвін кафедрального собору,
Костелу й кірхи вітражі
Візьми в дорогу із собою -
Вони давно нам не чужі.

Життя сьогодні - перша кляса,
До нас прогрес не приповзе.
Нема ні Грейга, ні Аркаса,
Тим більше - графа Траверзе...
Лише в яхт-клубі із туману
Мені видніється фонтан,
І як вино - вода фонтану,
І я сьогодні - як султан...

* * *
Грації філфаку - ви прегарні,
Сімдесятий рочок. Се ля ві...
Сидите над Ужем у кав"ярні.
Чорно-біле фото. Ми живі.
Я пройду життя, аби згадати
Вечір той за кавою-гляссе.
Я хотів би вам винця налляти,
Доки нас у вічність віднесе.
Доки в серпні, першої суботи,
Не прийде останній чоловік
Або дама.
Крилами скорботи
Огортає нас кривавий вік.
А життя — летить, мов хмара, борзо.
Снігом сакур знов засипле нас...
Де ота кав'ярня? Де те "корзо"?
Де отой давньоминулий час?

ЩОРС
На п'єдесталі пам'ятника Щорсу
Крутий начдив під абрисом коня.
Це у студента позичали торсу,
Аби набравсь у президентах форсу -
Таке було в історії дання.

Кому вітав начдив? Іде вендета,
І вже хтось добуває пістолета,
Де тирса з-під кривавої ропи,
Де ціллю - то лоби, то черепи...
А скільки впало з-під його кашкета?
Червоно-зірно стеляться степи!
Боєць АТО іде, зіперсь на милицю -
Кашкетом поманив його начдив.
А постріл був, як кажуть, у потилицю.
Його сподвижник Дубовий убив...
І - сам начдив! Отак віддячив братові,
То й повезли того нещасний прах
У ту столицю, що була в Саратові.
...Ти мчися, коню, на семи вітрах!

***
У записник із написом Odessa
Аж із Полісся просяться слова.
І злото бань, і ця лазур небесна
В сонетному ажурі ожива.

Всьому своє - гармонія і міра,
Як мовиться, гармонія і лад.
Опічний шик окрилених балад,
А ще - архітектоніка Шекспіра.

Коли тебе зажура знов огорне,
Ти спогадай далеке море Чорне
І золотий "Літературний зал",
Де ти стояв - тобі аплодували,
Немов тебе століттями чекали,
А в мушлі бився вже дев'ятий вал...

***
Чаша літа по вінця налита
Сонцем, полум"ям - плавиться все,
Що до рота рука піднесе,
І горить крижана оковита.

Ніжні градуси нині доречні,
Так доречні до хліба, яєчні,
Помідорчиків та огірків,
Імпортованих із віків!
Експортованих прямо з городу,
Де журавлик колодязну воду
Розливає у відра.Та ось
Щось із неба на нас пролилось.
Долинають громи із діброви...

Долучайтесь до столу, панове!
Вже усе до обіду готове,
Поласуєм гарячим борщем
І відчуємо щем під дощем.
І повстанемо тут із могили,
Якщо кури і нас загребуть.
Тут десь діти, а школу закрили,
То куди нам простелиться путь?
Був тут рай чоловікові й жінці,
Гречка з медом, садочки цвіли...
Доки ми ще живі, українці,
Застеляйте гостинні столи!
А мисливці рушають на лови,
І на конях новенькі підкови,
Ніби Fata morgana, вкраїнське
При гуральні село Коцюбинське...

* * *
і коли настане мить прощальна
спиниться авто біля воріт -
висхне пам'ять як ріка Почайна
тож авто додому поверніть

я давно відвикнув од овацій
я давно не той для муз і грацій
як було у молоді часи
та зі мною - рідні голоси

ні не Парфенон - отецька хата
де чекають сестри і брати
та згубився перстень Полікрата -
і мені пустелею пливти

* * *
Нестерпно, - гине гай у серпні.
Пекельні дні такі нестерпні.
Та в серпні спалахнув і згас
На горизонті зелен-гай.
Стомився дух, у втомі тіло.
Вже півпланети погоріло.
Аж іскри сиплються з антен
Від Лісабону й до Атен.
Курортне Коблево в огні.
О, наші ночі! Наші дні!
Рука із мармуру й нога...
О, де ти, жінко дорога?
Твоє лице таке бліде.
І де твоя засмага, де?

Мені нічого не сказала
Ця дивна жінка...
Понад гай
Вона у пам"яті згасала,
Її ти нині не займай.
Хай ночі й дні несамовиті, -
Вона й тепер найкраща в світі...

Але горить вона, серпнева,
Горить і сяє, мов зоря,
Ця жінка - крихіткою неба.
І сяє, сяє нам.
А я?

2018

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике