Островок чуткости

Читать я начала где-то лет с четырех. Была особой любопытной и любознательной, поэтому читала не только все подряд, но и где попало. Помню и керосиновую лампу, и фонарик под одеялом. Словом, в четвертом классе я уже была полуслепой, и когда спохватились – пришлось надеть очки и носить их постоянно, снимая лишь на ночь.
Уже будучи студенткой, пошла в Одессе в клинику им. Филатова, где врач мне ласково сказала: «Деточка, у вас вполне здоровые глазки. А близорукость – так она не лечится». Не знаю, правда ли это было (более 30 лет назад!) или просто не хотела она возиться с нищей студенткой… Не знаю. Но я смирилась – и так и жила дальше, особо не грустя. Правда, была мечта – покрасить реснички, не тычась носом в зеркало... молодая была.
Шли годы, десятилетия. И вдруг по всем СМИ прогремело: в Москве профессор Федоров возвращает зрение при помощи бескровных лазерных операций!!! А я – уже специалист, бухгалтер, трое детей, море работы... Мне нужны глаза!
Села в самолет (ну что – плохо мы тогда жили?) – и в Москву. Попасть в институт было сложно. Со всего Союза люди ехали. В очередь на вход записывались с полуночи, и списки эти блюли со всей строгостью. В 8 часов дверь открывалась, очередники группами запускались в помещение и там, так же организованно, шли по определенному маршруту на регистрацию, осмотр, консультацию. Четкость была удивительная.
Ну и я – тут как тут: «Здрасьте, я с Украины, из Николаева. Хочу снять очки, прооперируйте меня». А мне: «Из Николаева? Так ведь у вас там своя прекрасная офтальмология!.. А впрочем, у них там такой техники еще нет». Приятно было это слышать в столице, где среди тысяч больниц Советского Союза – знали и отметили наших николаевских медиков.
В общем, проверили они мои глазки, записали на операцию и отпустили, велев в назначенное время явиться с анализами и, в конце концов, с направлением к ним хотя бы от участкового окулиста. В назначенное время я приехала, прооперировалась и, выбросив свои очки (а на выходе из института стоял огромный круглый аквариум, в который люди сбрасывали свои уже ненужные очки), вернулась домой.
Реабилитация предполагала сидение до трех месяцев на больничном, но было 12 января 1989 года – и я засела за годовой отчет. И забыла о глазах на долгие годы.
Время летело: семья, дети, работа, работа, работа… А затем – возраст «подкрался», болячки появились. И справлялись мои глазки со всем этим – и с давлением, и с компьютерами. Вот только последние года полтора сдавать стали. Кинулась я в очень мне рекомендованный частный кабинет. Кафель, блеск разнообразнейшей суперсовременной техники… И приговор: надо оперироваться.
Назвали мне стоимость операции – у меня в глазах потемнело. Прикинула – мою пенсию, за 40 с лишним лет трудовой деятельности заработанную, надо копить почти год, не тратя ни гроша на жизнь.
Вот тогда-то я и вспомнила слова московских врачей, их мнение о нашей офтальмологии. Кинулась в областную офтальмологическую больницу. Я там не знала ни одного человека, и меня там никто не знал. Проконсультировалась – и мне назвали тот же диагноз, за который я уже в частном кабинете 400 грн. заплатила. Просчитали мы и затраты на операцию. Конечно, цифра не порадовала, но и не убила. Время такое, что пенсионерам жить туго, а уж болеть – и вовсе противопоказано. Но объяснили мне конкретно стоимость и операционного материала, и медикаментов, рассказали, какие варианты возможны, помогли с выбором оптимального для меня варианта.
Дочери мои заявили: «Не кручинься, мам, выкрутимся. Глаза дороже»... И пошла я на операцию.
Понимаете, я не самый здоровый человек в Николаеве, и в разных больницах города мне побывать пришлось, но эта меня поразила. Попала я во 2-ю микрохирургию (Г.М. Диденко). Палата на 12 человек. Женщины разного возраста – от 25 лет до 85 (да-да, рядом со мной была женщина из Южноукраинска – 81 год; при мне выписалась бабушка 85 лет, а поступила женщина – 84 года). Конечно, тесно... конечно, неудобно. Но…
До сих пор я не видела еще такой КОМАНДНОЙ работы. Я не хочу давать характеристику врачам – их профессионализм наглядно отражен сухими статистическими данными о спасенных от страшной незрячести людей. Поклон им низкий за их труд. Нет, я хочу рассказать о простых солдатах этой «армии спасения». Отделение работало как один человек. Ни разу не слышала что-то типа: «Это не я...» или «Не мой больной...».
Медсестрички, стремительные, как стрижи, пролетая коридором или из палаты в палату, моментально остановятся, увидев стоящего больного: «У вас кружится голова? Вы что-то ищете? Вам помочь?».
А санитарки? Вот называли их раньше нянечками, так тут они нянечки и есть. Как только привезут послеоперационного больного – они десять раз заглянут в палату, поправят подушку, подоткнут одеяло, в конце концов, бутылку с горячей водой под ноги подложат, если человека знобит, и поддержат, и помогут…
И уж особо следует сказать о кухне. При нашем скудном финансировании здравоохранения искреннее восхищение вызывает изобретательность кухонного цеха больницы. Вариативность каш, запеканок делает честь фантазии кулинаров. Да еще и как вкусно! А тыквенная каша мне детство напомнила – мама ее так варила...
Вся работа отделения направлена не просто на «исполнение обязанностей», пусть даже очень добросовестное. Нет, здесь во главе угла – мы, люди, в большинстве своем крепко потрепанные жизнью, измученные болезнями, нервные, порой капризные и нетерпеливые. Вы же, медики, не усугубляете наши переживания своими невзгодами, настроениями, а ведь у каждого из вас – своя жизнь, да и в коллективе жизнь не всегда гладкая.
А в этой больнице всё – только для нас. И это 77мы очень хорошо чувствовали, именно поэтому и прощались с отделением по-своему. Вечером, после всех процедур, зная, что наутро часть из нас выписывается, одна из пациенток (она из Очаковского района, в молодости пела в самодеятельном ансамбле «Ромашка») предложила: «Дівчата, давайте я вам на прощання заспіваю». И запела задумчивую песню про маму, потом другую, потом запели все…
Мы пели полушепотом, чтобы не беспокоить соседние палаты, перепели все знакомые песни: украинские, русские, детские… Пели «выпускники», пели новички, пела даже дивчина, которую в этот день прооперировали. Нам было хорошо, добро и спокойно.
Я верила, что назавтра операции будут удачными, потому что люди успокоились и обрели еще большую веру в благополучный исход их болезни. Ведь если сквозь боль, тьму, безнадегу прорывается песня – значит, человек живет, борется.
Конечно, это было нарушение порядка. Но никто из соседей не только замечаний нам не сделал, более того – утром кто-то сказал: «Ну, дiвчата, здорово співали, 401-я поющая»... И расставались мы очень тепло.
Я не знаю, придется ли мне еще попасть в это отделение. Все в руках Божьих. Но я от всей души желаю всем вам, дорогие наши спасители, чтобы тот свет, который вы своим трудом, душой, нервами дарите нам, всегда согревал ваши жизни.
К стыду своему признаюсь, что, кроме Галины Михайловны Диденко, фамилий я назвать не могу. Больной человек эгоистичен и погружен в свои переживания. Простите меня. Просто вы ВСЕ для меня были единым целым, единой силой, направленной на добро для меня, силой, борющейся за меня, меня защищающей. Я бесконечно благодарна вам всем.
Думаю, что в этой больнице просто не может быть только один «островок чуткости», скорее всего – и в других отделениях лечебный процесс организован не хуже. А мне просто очень повезло.
Лариса Георгиевна
Шевченко,
пенсионерка.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике