Несколько мгновений из жизни Татьяны Лиозновой, ч.1

Татьяна хорошо помнила, как Женька появился в их дворе. Еще перед войной, когда стали быстро застраиваться пустыри Москвы, примыкавшие к железным дорогам возле Рижского вокзала. Девчонки, наблюдавшие за футбольной схваткой мальчишек, притихли, когда во двор неторопливо вышел новый жилец. Тихонько постукивая ладонью по серому футбольному мячу, который прирученно прыгал между его ладонью и землей, новичок направился к стайке мальчишек, мотавшихся на пустыре с женским чулком, набитым тряпками и заменявшим футбольный мяч. Игра задохнулась. Все собрались возле владельца мяча. И через несколько минут, рассортировав игроков на две команды, Женька носился вместе с ними.
Татьяна сразу выделила его среди других соседских мальчишек. Возможно, из-за роста. Мальчик оказался на голову выше Татьяны. Да еще на два класса старше. Но, скорее всего, не только поэтому. Она перехватывала взгляды соседок, сидевших на лавочках у подъездов, которыми те восторженно провожали каждый раз молодую пару, когда Татьяна вместе с новым соседом проходила мимо. Нравилось ей и то, как быстро все дворовые мальчишки признали Женькино верховенство.
А еще он поразил ее тем, что на средних фалангах четырех пальцев его правой руки красовались синенькие буквы татуировки: «Жека». Именно это больше всего встревожило родителей Тани – московских интеллигентов — когда дочка завела в их дом Женю. - Конечно, только бандитов для полной радости не хватало нашей родне, - отчитывала дочку Ида Израилевна после ухода гостя. Молчание папы красноречиво подтверждало его согласие.
Но начитанной девчонке за маленькими наколками букв виделся таинственный мир жизни, полной похождений, опасностей, совсем не похожей на тот, который царил в семье. Все в этом парне казалось Лиозновой необычным. Даже то, как он умел плеваться: не открывая рта Жека выталкивал сквозь зубы слюну так, что она летела на несколько метров в сторону.
Для проверки смелости и ловкости мальчишек двора Женька придумал такую игру. С кем-то из ребят садился на рельсы, когда состав выползал из-за поворота дороги, и на спор проверял, у кого хватит больше выдержки не реагировать на рвущий душу гудок приближающегося поезда. Как правило, он скатывался с насыпи последним, иронично поглядывая на испуганного машиниста, гневно махавшего кулаком.
Как-то Татьяна при мальчишках предложила Жене посидеть рядом с ним. Тот пренебрежительно глянул в ее сторону:
- Ой, вей, Моисеевна, ты же сразу укакаешься….
Лиознову задело не содержание ответа, а другое. Папу во дворе все называли Мишей. В классном журнале она тоже была записана как Михайловна. А Жека назвал ее именем, подслушанным от мамы, когда побывал у них дома. Да еще интонацию повторил мамину…
Они умостились на рельсы. Вначале Татьяна почувствовала попкой приятную теплоту нагретого солнцем блестящего рельса. Потом уловила легкие колебания металла и надрывный гудок паровоза, когда из-за поворота выползла гусеница товарного состава. Рельс уже задрожал, как в ознобе, когда Женька кубарем слетел с насыпи и только потом, закрыв глаза, нырнула за ним Татьяна.
- Ну, ты, дура, даешь, – грохот мчащихся вагонов заглушил матерные ругательства парня.
- Сам ты придурок, - спокойно ответила Лиознова…. – Даже плюешься, как… пес писает.
Повернулась и ушла. Интерес к Жеке у нее испарился. Навсегда.
***
Больше всего Лиознову мужчины интересовали своей таинственностью. Взрослеющей привлекательной девушке нравилось, подобно исследователю, за внешней примитивностью и однообразием их желаний и устремлений раскрывать сердцевину, которую закладывает природа в личность. Замечать, как у одних мужчин она пробивается сразу, при первом же знакомстве. Во внешнем облике, жестах, манере поведения, в выборе слов и построении фраз. И как другие при встречах с женщинами, которые им нравятся, умело скрывают свои тайные желания, стараются романтично очеловечивать их. Женщины все-таки однообразнее….
Знакомство с Константином Симоновым смешало эту классификацию. Возможно, потому, что еще до войны, как все семнадцатилетние девчонки, Лиознова переписывала в альбом его стихи о любви, адресованные известной артистке. Когда загремели бои, она вместе с миллионами читателей повторяла скупые, похожие на заклинание, строчки поэта, адресованные с фронта любимой, о необходимости ожидания.
В кабинете главного редактора или в буфете во время обеда работников редколлегии «Литературной газеты» известный поэт воспринимался приземленно. Но внешняя будничность только сильнее сгущала таинственность. Симонов сразу выделил материалы, которые подготовила для газеты Татьяна, и перед их публикацией захотел с ней побеседовать. Замечания по тексту и вопросы не насторожили молодую сотрудницу, а, наоборот, как-то сразу установили удивившее Лиознову доверительное равенство отношений между главредом центральной газеты страны и внештатным ее литсотрудником. Татьяна уже знала: такое в творческих коллективах бывает только при глубинном соответствии душ.
Чем-то, видно, и главного редактора заинтересовала новая симпатичная работница. Несколько раз они улыбались друг другу при встречах в коридоре редакции, а через несколько дней столкнулись у выхода в конце рабочего дня. Симонов предложил подвести ее домой на своей машине. Потом встречи и совместные хождения по улицам Москвы у них стали регулярными…
Татьяна остерегалась, чтобы про их прогулки по Цветному бульвару не проведала мама. Лиознова ждала и боялась этих неожиданных свиданий, похожих на хождение по крыше многоэтажного дома, куда однажды она забралась с мальчишками. С высоты знакомые улицы города выглядели по-другому, дух захватывало от новизны непередаваемых ощущений. Страх и четкое понимание опасности сдавливали дыхание, а манящая даль, которая открывалась перед глазами, подталкивала все ближе к краю кровли. Чтобы заглянуть вниз, увидеть и лучше рассмотреть суетящихся внизу.
Она понимала, что привлекла внимание необычного, опытного, много изведавшего мужчины, познавшего огонь любви, раны измены, счастье ожидания и восторга настоящего чувства. В том, как он относился к ней, Татьяна улавливала не только мужской интерес, но и скрытую волнующую нежность старшего. Как-то, целуя ее глаза и губы, он признался ей:
- Ребенок даже не представляет, как прекрасно его раннее утро…
Из-за легкой картавости Симонова буквы «р» в сказанной фразе умильно по-детски перекатывались. От его прикосновений во время ласк Татьяна раздваивалась. Они ей нравились и пугали одновременно.
Ну, чего пасовать, уговаривала себя Лиознова, ведь не маленькая. Многие сверстницы уже сами мамами стали…
Предчувствия сбываются. Мама однажды все-таки увидела ее в машине Константина.
- Танюша, ты не понимаешь простых истин, – вычитывала Ида Израилевна дочку. - Он же взрослый мужчина.
- Так это и хорошо, - отбивалась Татьяна.
- Но я же знаю тебя… Ты же из тех, которым в мужчинах нужен не опыт, а чистота. Ты потом не простишь ему его опытность. Я сама испытала такое… После того, как папа погиб на фронте, мне больше никто не стал нужным.
Через много лет Татьяна поняла правоту и мудрость матери. А тогда она отмахнулась:
- Мамочка, дай мне самой выстраивать свою жизнь.
Матери очень хотелось, чтобы дочка встречалась с парнями из еврейских семей. Но почему-то не получалось. Татьяна не могла объяснить, чего ей не хватает в еврейских мужчинах. Возможно, непредсказуемой отчаянности, которой пропитана русская натура. У евреев все рассудительно, продуманно. А ей хочется таких чувств, чтобы, как в песне про Разина: и на дно бросает в набежавшую волну.
Она уже поняла, что журналистика — не ее сфера. Да, у нее есть чутье на слово, художественную деталь. Ее материалы охотно публикуют. Но душой она тянется к съемочной площадке и видит себя кинорежиссером. Лиознову ее педагог по ВГИКу Сергей Герасимов вместе с другими учениками взял поработать ассистентами режиссера на съемках фильма «Молодая гвардия». Там она поняла, что режиссер - божественная профессия. Под стрекотание кинокамер им вместе с артистами создается и переносится на экран жизнь, которая останется навсегда в этом мире. Может быть, даже незаметно что-то в нем изменяет.
Режиссер должен заметить и суметь вытащить из артиста то, что в нем скрыто, и показать так, чтобы многие удивились тому, что не замечали этого раньше. Ведь задача искусства - поднимать единичное до всеобщего. Такое дано не многим.
Но, оказывается, жизнь подбирает и расставляет кадры, не очень заботясь об их профессиональном соответствии. У нее чаще всего совсем иные критерии. Танец духа, который Лиознова устроила дирекции, покидая киностудию, как-то смирил досаду, но не привязанность к работе.
Конечно, Татьяне еще в институте подсказывали, что не женская это профессия – кинорежиссер. Но, видно, так уж устроено на Земле: одним женщинам суждено оставлять себя в детях, другим — в творчестве.
Симонову такое понятно. Поэтому им интересно друг с другом. И Татьяне не хотелось думать, куда выведут их прогулки.
Они прервались, как и начались - неожиданно. Сергей Герасимов опять предложил ей поработать ассистентом режиссера на съемках его новых фильмов, а Симонова направляли в долгосрочную командировку за рубеж. Перед отъездом он позвонил, они договорились о свидании в полуподвальном ресторанчике на Цветном бульваре. Здесь их уже хорошо знали, выделили закуток с отдельным столиком. Оба одинаково понимали прощальную значимость встречи. Симонов, гладя Татьянины волосы, интересно говорил о прекрасной прелести недосказанности. В стихотворении, искусстве… И в жизни.
Попивая неторопливо шампанское, он, по просьбе Лиозновой, прочел несколько своих стихотворений. В одном были строчки, которые память подхватила сразу:
«Ты вдруг сказала мне «люблю» почти спокойными губами». Татьяна знала, что написан стих еще в сорок первом году, с началом войны. Но сейчас он высветился ей по-новому.
И когда, расставаясь, они поцеловались в последний раз, она опять подумала о предательском спокойствии губ.
***
Татьяна взрослела, приобретала опыт общения с мужчинами и все глубже погружалась в невероятный мир профессии кинорежиссера.
Почти каждые три года у нее выходили полнометражные фильмы, которые запоминались зрителям. Ее необычную фамилию уже безошибочно писали и повторяли многие критики, журналисты. Лиознова откликнулась двумя фильмами на пропитанную жизненной правдой прозу Веры Пановой, взяв ее повести для сценариев своих кинолент. Работа над «Евдокией» и «Рано утром» помогла ей внимательней всматриваться в будничные события. Она научилась понимать значимость незначительного. А позднее, правдиво прожитые под ее наблюдением семьдесят пять минут фильма «Три тополя на Плющихе», позволили Татьяне Дорониной и Олегу Ефремову перелить на экран извечную жажду мужчины и женщины по настоящему чувству.
Татьяна уже хорошо знала о двух разновидностях счастья. Одно – даруется любовью. Оно кружит голову и размягчает душу. Другое - связано с удивительной радостью утомления от удачно выполненной любимой работы…
Когда она с головой нырнула в «Семнадцать мгновений весны», ей многое пришлось передумывать не только о жизни героев фильма. Самым трудным было настроить артистов на то, что главный ужас фашизма заключается в его будничности. Что все эти рейхсмаршалы, группенфюреры, штурмбанфюреры, офицеры и рядовые сотрудники гестапо в жизни были обычными, порой симпатичными людьми. Со своими семьями, детьми, которых они лелеяли.
Еще в начале работы над фильмом Татьяна зареклась: никаких бомбежек, боев, взрывов и прочих ужасов войны в ее кадрах не будет. Она попытается рассказать о войне духовности, убеждений, характеров. И действительно, стрельбы и взрывов на съемочной площадке не происходило. Зато по ночам мозг прокручивал кадры давних съемок. Чаще всего из «Молодой гвардии», первого фильма, рожденного на ее глазах. Фонтаны взрывов на подступах к украинским городам Краснодону, Луганску. Черные кресты на немецких танках, нагло вползающих в тихие поселки Донбасса... И освобождающее пробуждение от сна с пониманием того, что подобные ужасы в этих мирных краях уже никогда не случатся.
Но почему-то теперь, когда она целыми днями жила в атмосфере третьего рейха, воспроизводимого в фильме, ей часто вспоминался прощальный танец, который она устроила дирекции московской киностудии имени Горького перед уходом. Что-то вроде того, который сплясала Любка Шевцова перед портретом Гитлера в той же «Молодой гвардии».
Когда директор студии и начальник отдела кадров начали путано объяснять, почему из всей группы однокурсниц отчисляют только ее, закончившую институт с красным дипломом, она перебила:
- Не надо мучиться и придумывать небылицы… Я же тоже читаю наши газеты. Не беспокойтесь, я не собираюсь организовывать у вас сионистскую организацию…
И вышла из кабинета.
Оказывается, реалии войны, воспроизводимые из жизни чужой страны, порой, зеркально отражают события и в своей. От такого узнавания Лиозновой становилось страшно. Она прятала свои открытия в характеры и поступки героев фильма, чтобы очеловечить их. Пусть с этим когда-нибудь зрители разбираются сами…
Особенно трудно давался образ Штирлица. Татьяна считала: отличительное качество мужчины – смелость. А у женщины – преданность. Но как передать это зрителям, подтолкнуть их к тому, чтобы они задумались, чем отличается Максим Максимович Исаев от окружающих его не менее умных фашистов? Решение нашлось неожиданно. Она удивлялась, как не смогла додуматься раньше.
Нужно показать, как совсем по-другому Штирлиц любит свою жену. И раскрыть это зрителям не словами, а глазами героев. Чтобы убедить каждого, сидящего у экрана телевизора: главная суть и накал истинного чувства проявляются в молчании.
Поэтому и вставила в фильм случайно услышанный эпизод о встрече за рубежом советского разведчика с женой. Сцену Лиознова снимала без сценария, по наитию, под стрекотание камеры выстраивала каждую деталь. Вот камера показывает, как в ожидании встречи Штирлиц закуривает. Когда входит жена, он опять зажигает сигарету. Только медленно, чтобы продлить чудо появления. Затем несбитый пепел сигареты уже у самых пальцев и губ разведчика….
Вот он видит, как к руке любимой, севшей за дальний столик, притрагивается чужой мужчина. А он лишен даже такого счастья.
Товарищ, который привел жену, чтобы не мешать встрече, как бы невзначай, отходит в сторону, покурить. Пусть встретившиеся, молча, насмотрятся друг на друга. На экране - только блестящие глаза героев фильма: то ли слезы понимания быстротечности времени, то ли от счастья короткой встречи. Важно, чтобы зрители поняли, о чем говорит молчание...
Монтаж снятого эпизода закончили на второй день, поздно ночью. Лиознова просмотрела его, еще не понимая толком, удался ли он. Только по тому, как молчали те, кто вместе с ней увидел отснятое, все поняла.
Дочка Людмила еще не спала, поджидая ее возвращения с работы.
- Мама, что-то случилось?.... Ты пришла сегодня совсем другая, - родная душа приемной дочери научилась улавливать многое.
- Какая, другая?
- Как будто после свидания…
Лиознова обняла дочку, чмокнула в щечку:
- Боже, как быстро взрослеют дети….
Илья Стариков

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике