Не всем, а некоторым

Я уже не помню, как эта пачка доку ментов попала в копилку Виртуального музея. Перелистав хрупкие страницы, бегло ознакомившись с содержанием, я отложил эту историю в «дальний ящик». Сначала мне не хотелось подходить к такой щепетильной теме на скорую руку. Человеческая жизнь и чувства – слишком хрупкая субстанция. Потом уже я просто не знал, что делать с этой маленькой записной книжкой с красной звездой на обложке, тонкой исписанной тетрадкой и несколькими фотокарточками. А ещё позже просто забыл об этом.
Но время идёт, и запертая в ящике стола история человеческой жизни не даёт мне покоя. Мне кажется, что после того, как я просто – не редактируя ничего! – перенесу чернильные буквы в Интернет вместе с фотографиями, мир станет хоть немного другим. Правда, для этого надо будет, чтобы и вы тоже внимательно прочитали то, что написано. Написано не всем, а лишь некоторым.
Нашего героя зовут Франц Григорьевич (Францишок Григорів) Кулик, 1904 года рождения. Майор НКВД, член ЛКСМУ с 1921 года, после войны отбывавший срок наказания в ИТК «Д» города Омска.
«Автобиография»
Родился я в 1904 году, 12 октября. Батька мой служил в той час у помещика Оснажевского. Породила меня мать в казённой хате. Помню, как сегодня, когда мне батя купил картонные черевички на Пасху. В тот день выпал дождь, аж реки текли сверху вниз. Я того дня пошёл тряпки стирать с детворой. И пропали мои черевички, бо были бумажные. Когда я стал подрастать, стал по панским огородам лазить, очень любил помидоры.
Не раз я был битым за панскую зелень не только паном Завацким и Бруновским, а и своим батей, та панскими детьми. Любил всех животных: когтистых, копытных, мясоедных, молоко-питающих. Больше всего было у нас собак, котят, кроликов, морских поросяток, голубей полные чердаки. Хотя пан не разрешал держать, но были. Ещё до школы много вытворял я в детстве. Все меня с малолетства знали. А особенно те бедные жиденята, что на песках жили. Не один раз я издевался над ними. Не пропускал никогда, чтобы не ударить каменюкою. Бо они жиды, так воспитала меня мать. Что они мучали пана Езуса… Не виню я свою маму, надо винить корни воспитателей, ксендзов, попов, рабинов – всю черную наволочь та старый лад. Они всем правили. Дома я не сидел. По селу шлялся. Возле ставка сижу, только чуприна высохла и снова в воду, под воду. Когда я научился плавать, стал известным моряком – двух хлопцев меньших себя спас, когда они тонули.
«Что мы ели, как мы жили»
Мать ещё с вечера положит целенького пирога и штук десять цыбули та сколько-то головок чеснока. А бывало, что и селёдки какой-нибудь достанет. А нас трое выходило с хаты, не хватало нам одного сидора. Мать прибавляла паёк, ещё полпирога клала. Мама сварит картошки или маленький горшок еды, все накинутся. А гуртом как кушают – можно видеть пример у свиней. А я всё хитрил, лежал в середине и в драки не лез.
И так я рос в казённой хате, не боялся ни мороза, ни воды. Перед войною в двенадцатом году батько оставил пана Оснажевского, хотел дома сам хозяйничать. Но не случилось. И пошёл он к другому пауку в руки, Тижицкому. И стал там делать колёса. А я пошёл с сёстрами и братом полоть панскую пшеницу. Не один раз били меня русские хлопцы через то, что я мазур (поляк), тогда сильно был развит антисемитизм между поляками, жидами та русскими. А украинцев слышно не было. Работал я от восхода до захода за несчастных десять копеек, так ценили детскую работу.
Потом я уже пошёл в большую ответственную работу. Пошёл к машинной мельнице. Поставили меня к решётке, где вся пыль от машины собирается. Поработал я там несколько дней, по двадцать копеек получал. Идёшь от машины – света белого не видишь, и есть не хочется, ибо наелся панского пороху. Помнится мне долго красный шрам от байструка Ивана, что пропорол мне спину и по лицу, аж сорочка треснула. За то, что ветер сдул с него модный картуз, а я коней не успел остановить, и обрезало жаткой козырёк.
Сестра самая старшая «первачка» Тереся работала в сахарной лаборатории подённо. Младшая служила у Завацкого и нянчила паненят. А брат старший пас панских телят. Я уже тоже ставал своей родне в пользу – носил обедать всем старшим. И хоть одну шкварку я бы съел по пути, никогда. Хотя и получал я за шкварки, бо были они вкусными. Отец был плотником. Славился хорошим колёсником. Паны любили моего батька. Были случаи, когда пан давал наперёд денег. Получал батя в год 120 карбованцев и 120 пудов пшеницы, как рыбий глаз. И можно было держать две коровы, но не было откуда им еды брать. А нас было одиннадцать кашеедов, как опенки, сидели на печи животами голодными.
Спали в куче. Постелей не было. Одна была постеля, где батька спал, а другая, где стояла гора подушек. А подушки стояли, бо росла старшая сестра Тереся – скоро выдавать, а подушек не будет, куда же это годится. А обедали мы – чистая комедия. Как говорится, кругом ямы, а мы с лопатами.
«Як ми пасли вівці»
Сонце сходе – і заходе,
А Франц з Марком за турмою* ходи.
Марко на сопілці грає,
А Франц пісеньку співає.
Як заграє гопака –
Аж трясеця толока.
Жили з Марком як брати,
Було лиха і біди.
Не раз турмою ділились
Через те, що часто бились.
Марко менший – а я більший,
Марко слабший – я сильніший.
Ми з ним кришкою ділились.
Як зросли, тоді розлучились.
*турма – (простонар., местн.) стадо коней
«Убежал от окопов»
В шестнадцатом году батьке староста села назначил идти в окопчики. Насушила мать сухарей, собрала сидоры и торбы. Айда на станцию, поехал батька. Доехал до следующей станции, залез в буфет, попивает чаёк. Закричали земляки – поезд отходит. Старый не торопится. Взял билет и домой заявился. Тогда мы все его коллективно обступили и давай спрашивать. Говорит батька, что поедет в другое место. Стражники прибежали – почему дома? Завернули, говорит, за инструментом. Завтра поеду. А тут у стражника оглобля поломалась у брички. Старый починил, стражник выдал справку. Потом батька в городе колеса делал на казенном предприятии. Нам денег присылал, мы бычка купили. Работал батька в городе до революции, а потом домой приехал.
«Борьба за власть советов»
Загудело всё село. Свобода, земля наша, давай делить. Пана надо уничтожить, чтобы и духу не было. Так и сделали – только груды камней остались, где был хозяин, и дома, где жили панские прихлебатели. Громада выбрала батю Григория Кулика в ревком, так как он больше всех кричал на куркулей и панов. Пошло дело по-новому. Пана разграбили, землю поделили. А тут скоро «керенщина», опять по-старому. Всё добро посвозили, в один сарай сложили. Скотину поприводили, потому что приехал отряд казаков и жестоко наказал мужиков. Когда же пришла октябрьская революция, разбили всё остальное, что не разрушили после февральской. Даже дорогую электрическую станцию разбили. Растаскали всё по кускам. И тогда почесали в затылке, но уже было поздно, потому что такая станция очень дорого стоила. А можно было всё село освещать.
В 1920 году пришёл отряд красной армии по выкачке оружия. Указала на меня моя соседка, что у меня есть ружьё австрийское, из-за того, что я не давал ей спать, часто стрелял возле её хаты. Отряд красноармейцев прилетел в хату, сделал обыск, но не нашёл ружья. Оно было спрятано, а патроны под шкафом, прибиты доской. Ничего не найдя, меня, Юхтика и батька забрали в сельраду. У меня был австрийский карабин, а у Юхтика – русский. Мы сказали, что отдадим, пошли и принесли вдвоём одно ружьё. Нам дали расписки и отпустили батька. И осталась у нас одна винтовка на двоих. Мы сделали схрон. И я сам потом отдал ружьё, когда вступал в комсомол. Было жалко отдавать, бо заплатил за него 50 карбованцев. Ружьё нужно было, чтобы лазить по баштанам за арбузами. Открывали стрельбу на баштане, сторожа прятались в будки, а нам весь баштан доставался.
В 1921 году вступил батька в ряды Комнезама**, принимал участие в раскулачивании богачей и наделении землёй бедноты. А когда это коснулось моего отца с продразверсткой – батька не согласился с законами советской власти и отказался от всей наделенной земли. Осталась только родинная земля и та десятина, что купил у помещика за свои трудовые деньги, за свою копейку. А теперь бы хотел земли, а уже нет, батька повыходил из всех организаций, а я вступил в ряды комсомола в 1921 году.
**Комнезам – комитет незаможных крестьян.
Прибыла к нам 12 дивизия красной армии. А до приезда красной дивизии с трудбатальона остался в нашем селе политрук Клюквин. И вместе с политическим руководителем части собрали сборы молодёжи села и провели запись в комсомол. Долго приходилось разжевывать. Дали нам книжки, и с тех пор стал я комсомольцем.
«Письмо с родины»
Из родного села получил я письмо от любимой дочурки 8 мая 1946 года. Я находился в ИТК «Д» города Омска. «Милый папуся, здравствуй! Как тяжело писать это письмо, а тебе ещё труднее читать его… Милый папуся! Какое большое горе у нас случилось. Нету у нас нашей милой мамуси. Умерла наша мамуся. Папочка! Я не могу писать даже письма, так я ослабла, похоронивши мамусю. Не будет у нас уже мамочки. Не услышим её голоса. Похоронили её, а мне не верится, всё кажется, что она куда-то ушла.
Хоронили после обеда, хоронили с попом, брали в церкву её. Её все твои сёстры несли. День был такой хороший, как никогда ещё такого не было. Только жалко, что мы не смогли хороший обед сварить. Спасибо тётям, все понемножку принесли, да в колхозе Ленина выписали капусты и масла. Да Настя Савовна дала ведро картошки, и сготовили маленький обед, поели люди, помолились за мамусю. А ещё жалко, что не смогли сфотографировать её.
Папочка, остались мы без мамочки, и тебя нет около нас, совсем сироты. Папуся! Когда мы тебя дождёмся, пиши папуся, хоть куда-нибудь, может, тебе уже один год помилуют. Неужели ты такой преступник, пиши папуся. Многие говорят, что ты скоро придёшь домой. А как мамуся хотела тебя видеть!
До свиданья, родненький. Целуем тебя очень крепко, так как мы целовали мамусю. Передаю привет от бабуси и дедуси. Остались твои дочери без мамуси.
ПС: На этой довоенной фотографии майор Франц Кулик со своим отцом, колёсником. На обороте надпись, сделанная уже после войны и отбывания наказания. «Может, когда-то посмотришь ещё на этих двух дурней. Видно, что скоро я пойду до батька. Живу только на пипетках и таблетках, больше двадцати штук в день принимаю. Тяжко себя чувствую, а ещё Лена на моему горбе – только около неё держуся. Францишок».
Рубрику ведет Юрий Любаров.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике