«Весь мир должен знать правду»

28 ноября мы отметим печальную дату – День памяти жертв Голодомора, который унес миллионы жизней жителей Украины. В этот день украинцы в память о погибших зажгут вечером свечи в окнах своих домов.
Десятилетиями правда о страшном преступлении против человечества скрывалась за семью замками. И потому важно, чтобы сегодняшние поколения знали правду о голоде 1932-33 гг. Время – вещь неумолимая, живых свидетелей тех страшных лет осталось совсем немного. Но они по-прежнему живут среди нас и помнят трагедию, произошедшую более восьми десятилетий назад, так, словно это случилось вчера. Один из её очевидцев – жительница Николаева Надежда Федоровна Карпова. Сегодня ей 89, а тогда была еще совсем ребенком.
Семья Нади была большой – отец, мать, четыре сестры, она – пятая. Отец, окончивший четыре класса церковно-приходской школы и выучившийся в Киеве на кузнеца, по тем временам, когда почти все на селе не умели читать и писать, считался не просто грамотным, а чуть ли не светочем культуры, по крайней мере, авторитетом и примером для подражания – уж точно. В селе Рахны Лесовые, что на Винничине, он работал сам на себя: соорудил кузницу, помещения для обмолота и хранения зерна, выкопал колодец, начал строить добротный дом под черепичной крышей. Успел сделать одну комнату и кухоньку – минимум для того, чтобы можно было жить и постепенно расширять свое жилище.
Тут грянула коллективизация. Мама собралась пойти в колхоз, но отец был категорически против: «Я сам на себя работать хочу, без дармоедов-начальников». Это стало его роковой ошибкой. Отца арестовали как кулака, несмотря на то, что он был безземельным и не имел наемных работников. Его семью вышвырнули из собственного дома на улицу, кузницу и все хозяйственные постройки разобрали на стройматериалы для колхоза, а колодец засыпали. Таким было нелепое варварство тех страшных времен.
Две самых старших сестры Нади к тому времени обзавелись семьями и жили отдельно, а она с мамой, старшая сестра Муся и младшая сестренка – совсем еще малышка – оказались на улице. Куда податься? Мама с двумя детьми пошла жить по знакомым – то тут, то там, а Надю попросила оставить в их прежнем доме, куда заселили семью члена партии – едва упросила его жену. Однако в первый же вечер коммунист, как только вернулся домой, устроил жене скандал: «Кого ты взяла? Змеюку малолетнюю пригрела!» Его супруга пыталась протестовать, но тот, не слушая, схватил маленькую Надю и, словно ненужную вещь, выбросил в окно на мороз. Пришлось срочно искать приют для девочки.
Знакомые настойчиво твердили матери: хоть мужа арестовали, а дом отобрали, все равно иди в колхоз, иначе хуже будет. Мама расселила дочек по родственникам и пошла вкалывать за трудодни.
Отца вернули в семью через 11 месяцев: суд решил, что кулаком он не является, ведь ни земли, ни батраков, ни лошадей, ни коров у него нет. Однако почти год тюрьмы фатально подорвал здоровье. Крепкий, физически развитый кузнец превратился в дряхлого и больного старика. Дом им вернули, но он был разграблен: ни окон, ни дверей. Забрали чугунную дровяную плиту, котел для подогрева воды и всю утварь. Приготовить горячую пищу было не на чем.
– Вскоре началась голодовка, – вспоминает Надежда Федоровна. – Мы с сестрой ходили по убранным полям, собирали сохранившиеся колоски и мололи их ручными жерновами, чтобы сварить хоть какой-то суп. А колхозная охрана гонялась за нами по полям с нагайками. У нас не было обуви, мы убегали от всадников босиком, все наши руки и ноги были изрезаны о стерню, окровавлены.
Пришла осень 1932 года, холод, слякоть, в полях – сплошное болото. Отец окончательно слег и ничем не мог помочь голодающей семье.
– Мы с сестрой Марией вместо обуви обмотали ноги тряпками и пошли на поле, где прежде росла кукуруза, чтобы найти хоть какие-то кочаны, – рассказывает Карпова. – Я сильно устала, промочила ноги, простыла, села на снопы отдохнуть и начала замерзать, впадая в сон. Понимала, если усну – уже не проснусь. Но от голода, холода и усталости охватила такая апатия, что мне уже было все равно.
Тогда ее спасла сестра: схватила и тащила волоком до села. А Надя кричала: «Брось меня, у меня всё болит!».
Выжить помогал жом – побочный продукт переработки свеклы на сахарных заводах, который прежде шел на корм для скота. Но тут уже было не до скотины: всю живность, которую не успел отобрать колхоз, вырезали и съели. За жомом ходили на сахарный завод за 7 км, потом его варили, чтобы придать сколько-нибудь съедобный вид. С наступлением весны ели цвет акации, разную траву. Иных спасала картошка, но у Надиной семьи ее не было, ведь дом им вернули поздно, и они не успели её посадить. Сестры даже попрошайничали, но картошки им никто не давал – только очистки. Даже они, горькие и невкусные, были спасением.
От голода и ужасной пищи семья постоянно болела, мучилась желудочными расстройствами. Было видно – наступает развязка.
– Сначала умерла младшая сестричка, безвинный ангелочек, которой было всего-то три годика, – вспоминает Надежда Федоровна, и по ее старой, морщинистой щеке от душевного волнения, вызванного тяжкими воспоминаниями, стекает слеза. – Папа, совсем уже больной, похоронил её где-то в огороде, мы даже не знали где. А вскоре умер и он.
В селе творились страшные вещи. И речь не только о том, что люди умирали один за другим. Однажды селянка зашла к соседке и увидела жуткую картину. Та стояла с безумным блеском в глазах, пахло вареным мясом, на плите кипел казанок, а из него виднелась детская ручонка. Оказалось, сошедшая с ума от голода женщина решила зарезать и съесть собственную двухлетнюю внучку, мол, все равно ребенок не выживет, так пусть хоть не мучается и даст пожить другим. Соседку тут же забрали «куда следует» и, видимо, расстреляли. По крайней мере, больше в селе её никто никогда не видел.
– Покойники лежали в каждом доме, гробов не было, хоронить их тоже было некому, настолько все обессилели, – с дрожью в голосе рассказывает Карпова. – От голода мы не превращались «в скелеты», а, наоборот, распухали. Я была именно такой, распухшей, болезненной и очень бледной. Мама говорила: «Ты блестишь, как стекло». Помню, отец, когда умирал, попросил: «Надя пусть учится, а Муся (сестра, которая спасла меня осенью на поле) – идет работать в колхоз. Наде нельзя работать, она совсем слабенькая». А в итоге жизнь сложилась так, я, «слабенькая», пережила родителей и всех сестер.
В той или иной степени голод свирепствовал практически во всех регионах советской Украины. Не знали его только на населенных этническими украинцами территориях, не входивших в состав СССР. Данный факт свидетельствует, что причина голода – не в погодно-климатических условиях, не в неурожае, а в тогдашней власти. Это был не просто антигуманный, а бесчеловечный, людоедский режим. Убийственный голод охватил Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан. А в это время за границу нескончаемым потоком шло зерно, в том числе и через наш николаевский портовый элеватор. Возможно, экспортного зерна хватило бы, чтобы накормить голодающих. Однако у государства были совсем иные приоритеты.
Оставшуюся без отца и младшей сестрички семилетнюю Надю забрала к себе и отправила в школу одна из старших, уже замужних сестер. Но и на этом мучения девочки не кончились. В третьем классе она заболела брюшным тифом. А в селе даже не было врача! Девочка лечилась народными методами, отогревалась на печи. Наконец, ее выпустили на улицу погреться на солнышке. Тут, как на грех, мимо проходила похоронная процессия – хоронили умершего мальчика-десятиклассника. Надя из любопытства увязалась за ней. И на кладбище упала в обморок. Назад её в бессознательном состоянии несли на руках. Итог – возвратный тиф и еще полгода болезни.
Через год или два – Надя уже жила с мамой – учительница предложила отправить её в пионерлагерь, чтобы девочка отдохнула и отъелась. Но мать запротивилась: «Она же у меня хозяйка. Кто тогда на огороде управится, кушать приготовит, ведь мы с Мусей целый день пашем в колхозе?!» Так Надя и не побывала в лагере.
Пережитые страдания в период Голодомора выработали в Надежде Федоровне обостренное чувство справедливости. В школе она стала активисткой, пионеркой, потом комсомолкой. Ей, как и подавляющему большинству советских детей, даже не могла прийти мысль, что эти организации, рассчитанные на идеологическое воспитание молодежи в нужном русле, несут, пусть косвенную, ответственность за сталинский Голодомор. Она искренне верила в советский строй и в то, что рано или поздно наступит коммунизм.
Училась Надя хорошо, обладала каллиграфическим почерком, который выработала еще до школы, благодаря отцу, ежедневно занималась физкультурой, изучала военное дело, была редактором стенгазеты, играла в оркестре на балалайке и мандолине, занималась в драмкружке.
В июне сорок первого в школе праздновали выпускной: танцы, веселье, смех. А на следующий день началась война и всех выпускников сразу же забрали в армию.
– Наши быстро отступали по трассе Умань-Винница, – делится воспоминаниями Карпова. – На них было жутко смотреть: унылые, грязные, замученные. Поступило указание сжигать имущество, чтобы оно не досталось врагу. Мы хорошо усвоили урок Голодомора, и после того, как сгорели зерновые склады вдоль железной дороги, мама насобирала там горелой гречки. Она пахла паленым, была горькой, но все же – хоть какая-то еда. Кроме того, массово вырезали скот, делая запасы мяса на длительное хранение.
Вскоре пришли немцы – холеные, начищенные, одетые с иголочки в новую форму. И тут же пошли грабить сараи и курятники. Потом они передали оккупированную территорию румынам. Те оказались еще хуже – сплошная армия мародеров. Надя ходила в восьмой класс румынской школы, но, как идейная комсомолка, не могла переносить здравицы в честь Гитлера и Антонеску, чтение закона божьего, молитвы с отбиванием поклонов на коленях и бросила учебу.
Вновь началась жизнь впроголодь. Чтобы заработать, Надя пошла в поликлинику: мыла полы, топила печь, записывала на прием, мерила температуру. И не знала, что доктор, у которого она работала, тесно сотрудничала с партизанами. Это стало известно позже, после освобождения от оккупантов.
С приходом Советской армии Надя работала в полевом госпитале, ухаживала за ранеными, выполняла любую работу, вплоть до помощи в похоронах умерших, для которых во дворе выкопали длинную траншею. А когда впервые ассистировала при ампутации руки – со страху лишилась чувств.
После девушка поступила в Одесский морской строительный техникум, где готовили специалистов по гидротехническим сооружениям. Здесь, в послевоенной Одессе, где в аудиториях не было не то, что отопления, но даже стекол, и зимой все сидели в верхней одежде, ей вновь пришлось перенести голодные времена – голод 1946-47 гг.
Дальше жизнь сложилась удачно: работа в Николаеве, счастливое замужество и создание семьи. Её муж – знаменитый николаевский моряк, багермейстер и, впоследствии, лоцман, Бронислав Карпов. У николаевских лоцманов есть даже такое понятие – «школа Карпова». Перипетии их жизни – отдельная история, порой – приключенческий роман. К сожалению, несколько лет назад её супруг Бронислав Войцехович ушел из жизни.
Сегодня Надежда Федоровна сильно болеет и практически не выходит из дому. Однако годы и болезни не стерли из памяти тяжкие воспоминания прошлого.
– Практически всё детство и юность меня сопровождало чувство голода, но такого ужаса, как в начале тридцатых, больше не было никогда, – признается она. – Чтобы трагедия не повторилась, весь мир должен знать правду о том, что с нами тогда случилось.
Станислав Козлов.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике