Война ХХI века – другая, и героизм солдат – другой

В конце сентября гостем редакции «ВН» стал наш горожанин Александр Смирнов. Мы уже не раз писали об этом интересном человеке. Напомним: Александр Игоревич Смирнов, 34 года, – старший преподаватель института истории и права ННУ им. В. Сухомлинского. В 2006 году стал лауреатом областной премии им. Николая Аркаса; в 2012-м отмечен премией Кабинета Министров в сфере науки – «за особливі досягнення у розбудові країни»; награжден именными часами от Президента Украины; стал лауреатом премии «Майбутнє Миколаївщини»; в 2014-м отмечен памятным нагрудным знаком «200 лет со дня рождения Тараса Шевченко»; удостоен почетного знака «Лідер освіти Миколаївщини»; в 2015-м награжден медалью «Защитнику Отечества»; «Горожанин года – 2014».
– Александр, вас призвали на фронт в марте 2014-го. Вы, офицер запаса, попали в первую волну мобилизации… Военную кафедру нашего университета им. В. Сухомлинского закончили в 2002 году и даже в мыслях не могли допустить, что через 10 лет узнаете на деле, что такое автомат, огнемет, установка «Град»… что такое война.
– Пришлось многое вспоминать, многое учить заново, потому что мое представление об огнеметах было связано в первую очередь с военными фильмами, где огнеметчики сжигают целые села. На фронт я был отправлен заместителем командира специализированной роты РХБЗ: поначалу мы выполняли прямые возложенные на нас обязанности по химической и радиационной защите, но когда наша 79-я аэромобильная бригада попала в окружение, – там превратились в обычных десантников, пехотинцев.
– «Изваринский котел». Наверное, самая трагическая страница «восточной» войны…
– Быстро как-то всё получилось: сначала было непонятно, что происходит, потому что на дворе еще стоял март, потом апрель. Началась оккупация Крыма, наше подразделение выдвинулось на Чонгар, где сосредоточились войска противника, а объявления войны нет. И только к лету стало все ясно – кто враг и что происходит. Ясно, что ДНР, ЛНР – это «эфемерные» образования, чистой воды «пугалка». Например, мое подразделение за год службы ни разу не соприкоснулось ни с одним боевым подразделением этих (якобы государственных) образований. Мне не приходилось встречать боевые части ДНР и ЛНР, которые состояли бы из граждан Украины.
Российские регулярные войска – есть… На границе обстрелы со стороны Российской Федерации – есть… Разведгруппы, состоящие из рязанских десантников, – есть… Есть наемники с территории РФ, из Брянска и других городов России, которые за 300 долларов в месяц приехали убивать людей. Когда мы у пленных спрашивали – зачем, ответ был прямой: сначала звучал «зомбоящик» – мол, мы вас пришли спасать от Обамы, от американцев… Но, как правило, в конце разговора постоянно всплывал один и тот же аргумент: что мне делать – мне детей, родителей кормить надо… У меня семья под Брянском, работы нет, а 300 долларов – это хорошие деньги.
– Стало быть, настойчивая попытка российской власти с помощью средств массовой информации «перестроить» мышление российского гражданина и сформировать у него определенное отношение к Украине, увенчалась успехом…
– Я видел культурный шок русских людей, которые, попадая в плен, не могли понять, почему николаевские десантники между собой разговаривают на русском языке.
Они спрашивали: «А нас не будут убивать за то, что мы разговариваем по-русски?». Пытались им разъяснить: «Ребята, мы из Николаева. Николаев – это юг Украины, язык общения у нас русский, хотя все мы свободно говорим по-украински». У россиян шок: а сколько у вас в бригаде человек? несколько тысяч? и что – вы все разговариваете на русском?
– С жителями в Восточной Украине, наверное, тоже возникали проблемы?
– На Донбассе – та же ситуация: настолько задурили голову людям, что реально местные жители прятались по подвалам, потому что, дескать, «идут бандеровские каратели из Николаева»… чуть ли не эсесовцы. Прятали остатки скота домашнего, куриц каких-то – то, что осталось после ДНР и ЛНР… А потом, когда мы взяли под контроль их территории, всё изменилось. Мы делились с ними продуктами, а они нам пекли пирожки с абрикосами, которые мы собирали в посадках, рыбаки приносили рыбу… Когда начался прорыв и наша бригада уходила, я видел, как женщины среднего возраста, у которых дети, наверное, такие, как мы, – крестили наши БТРы, просили: возвращайтесь. Они были благодарны нам за то, что, пока мы стояли около сел Дьяково, Дмитровка, у местного населения была какая-то стабильность, порядок… заработали магазины, блок-посты. Всё равно было спокойнее, хотя обстрелы продолжались, сыпали снарядами «Грады», гаубицы…
– В окружении вы находились от первого до последнего дня. Лишения трудно переносили?
– Я на себе не ощутил дискомфорт от походной жизни. Я археолог, привык по два месяца проводить «в полях», в экспедициях. Но многим пришлось туго: через две недели окружения вода уже была порционная, питание перешло на централизованное – двухразовое, потом одноразовое. Поставки из тыла прекратились, переправы взорваны… реально нечего есть, и благо, что было лето: собирали кукурузу – жарили, варили; у каждого в пожитках еще нашелся НЗ – какая-то тушенка, крекеры, даже немного кофе – передачи от волонтеров и родственников. Самая большая проблема была с водой – ребята собирали утреннюю росу, дождевую воду. Хотя вооружения и боеприпасов у нас было достаточно.
– До сих пор руководство страны не поднимает вопрос, кто же виноват в том, что николаевская 79-я бригада полностью, 72-я белоцерковская и 24-я львовская – частично оказались в тактическом окружении…
– Начальник Генштаба Муженко нас завел туда и потом бросил – это сугубо моя точка зрения. Сейчас говорят о том, что никто не ожидал, что Россия так активно начнет военные действия. Но военачальники ведь разрабатывали какие-то стратегические задачи, имели разведданные…
В то время уже и местное население, и данные разведки, и перебежчики показывали, что российские войска развернуты в нашу сторону: артподразделения стоят, пехота за сопками стоит, реактивная артиллерия подготовлена – «Грады», которыми нас и накрывали. Но об этом же высокое руководство никого не информировало… Теперь идут усиленные разговоры о предательствах… Да, были предательства, в результате которых украинские колонны накрывали артиллерийским огнем на марше, во время передвижения… По телевизору говорили: «мы выручаем 79-ку», «мы делаем прорыв», «мы пробиваем клин». Никто к нам ничего не пробивал, ежедневно наша 79-я получала приказ: продержитесь еще два дня, продержитесь еще один день… до завтра, опять до завтра – и так практически в течение месяца.
– Очень страшно из жизненного благополучия, из житейского покоя – попасть в ад войны?
– Это тяжело, я часто видел, как на войне ломаются люди. В мирной жизни он крутой мачо, авторитет, а там – вояка, который боится вылезти из блиндажа. А видел, наоборот: незаметные, на первый взгляд, невзрачные – в зоне АТО тихо и спокойно выполняют поставленные задачи, не устраивают истерик. Истерик видел огромное количество – и у бойцов, и у кадровых офицеров.
Психологически люди ломались. О себе могу сказать так: конечно же, я изменился. Это сейчас вспоминаю, обдумываю, что и как. А там не сильно о «второстепенном» задумываешься: идет реальная война, сегодня – тебя, завтра – ты. Там включается автоматическая реакция на происходящее. Как в фильмах показывают: на войне доводишь все до автоматизма, на фронте думать некогда, на фронте срабатывают инстинкты самосохранения.
В Изваринском котле была настоящая война – такая, как мы ее себе представляли… как наши деды воевали. Интенсивность артобстрела увеличивалась постоянно. Российские каналы, новости Донецкой и Луганской республик уже передавали, что 79-ка вся уничтожена. И эту информацию нужно было чем-то подкреплять – так что нас просто загоняли «под землю»: в окопы, в блиндажи… психологически добивали – чтобы мы сдались. Накрывали наши позиции огнем из «Градов», 152-х гаубиц… запрещенными международной конвенцией кассетными бомбами – они взрываются в небе, распадаясь на большое количество бомб, которые потом взрываются уже на земле.
Но 79-я все-таки с боем вышла из окружения – с потерями людскими небольшими, а вот со стороны техники пострадали очень сильно.
– Надо понимать, полноценно ответить российской артиллерии вы не могли…
– Приказы мы получали конкретные: по населенным пунктам не стрелять, в сторону территории РФ не стрелять. Сколько раз, находясь «на ноле» (нейтральная территория между российскими и украинскими силами, – авт.), оказывались в ситуации, когда по нам ведется огонь четко. Мы эту батарею противника видим, можем нанести хороший артудар, однако понимаем, что это провокация. Наша разведка докладывала: в глубине по ту сторону границы стоят развернутые войсковые части – они только и ждали реальных действий с нашей стороны, чтобы объявить нас агрессорами и ввести войска, оснащение которых на порядок выше нашего.
С российской стороны постоянно были призывы в открытых радиоволнах: что же вы прячетесь – выходите на честный бой, объявляйте нам войну… вы что – живые мишени, на которых наши бойцы отрабатывают свои навыки? Неоднократно россияне предлагали нам сдаться, сулили в России хорошую еду, чистую одежду, жилье, работу.
– Психологически люди ломались, попадая на фронт. Но есть и обратный процесс – возвращение к мирной жизни…
– И это тоже очень тяжело. Буквально проезжаешь 300-400 км в сторону дома – и попадаешь в другой мир. И понимаешь, что 80 процентам населения наплевать на всё, что происходит на востоке. Красивые девушки ходят, загорелые… молодежь сидит, пьет пиво. А нам дали 3 дня отпуска, мы вышли из окружения, радуемся: слава Богу, живые… А здесь жизнь кипит – как будто нет в стране войны, как будто не гибнут молодые ребята-ровесники. И тут у бывших бойцов начинаются мысли дурные: и зачем, кому всё это надо?
Теперь уже демобилизованный, комиссованный по ранению, я вижу еще большее безразличие и боюсь, что скоро мы дойдем до абсурда советского времени, когда какой-то чиновник ЖЭКа, горисполкома будет говорить: что вы тут ходите-требуете, не я же вас посылал туда… Так было с «афганцами»… Мне самому подобных слов не доводилось слышать, но бойцы мои бывшие рассказывали. Мы же не требуем себе льгот, нам их уже дали – чиновникам остается только добросовестно выполнять законы.
– Стало быть, возвращение тоже сопровождается психологическим надломом…
– Вот что страшно – пережить отношение соотечественников к нам, воевавшим в АТО. Оказывается, что тут, кроме коллег (если это хорошая работа и хороший коллектив), кроме твоей семьи, – ты по большому счету никому не нужен. Плюс постоянно слышишь: а зачем вы шли на войну? Многие люди не понимают, что на том же Чонгаре или на том же Изваринском прорыве стояли российские танковые роты, у которых было задание на тот момент – а это майские праздники – дойти сюда, в Николаев.
Память человеческая коротка. Россияне могли прийти к нам, и пресловутый «русский мир» был бы здесь. Мне – человеку, который видел так называемый «русский мир» вблизи, – совершено не хочется, чтобы мои дети, мои друзья и соседи, мои сослуживцы, студенты увидели настоящее лицо этого мира.
– Вам, как историку, легче проанализировать события, непосредственным участником которых вы были, и сделать правильные выводы…
– Мне легче – у меня высшее историческое образование, в институте нас научили критическому анализу. Я вижу, что означает эта война на самом деле: это повторение истории, хотя многих людей не переубедишь… Это история, которая имела место в начале XX века, и в 30-е годы, и в 40-е. Не русский человек нам противник и враг – а то российское государство, которое не изменилось, только затаилось на время, замаскировалось под какие-то демократические основы, под какие-то лозунги. На самом деле со времен, наверное, Петра государственное мышление – имперское, российское – не меняется.
В 90-е годы русские были на нас очень обижены – почему это вы отсоединились? Они настолько привыкли, что мы у них под боком, а тут вдруг – сами себе хозяева. Россия затаилась: думаю, эти захватнические планы разрабатывались десятилетиями, программа только ожидала кнопки пуска. Доказательство тому – слова Путина, который уже сказал, что Крым – запланированная операция. Я для себя не вижу русских людей врагами: у меня много друзей среди россиян, мы хорошо общаемся.
– Ваша семья, если не ошибаюсь, родом из Санкт-Петербурга?
– Совершенно верно. Деды мои воевали, дед по отцовской линии – полковник Советской Армии, в годы Великой Отечественной войны участвовал в обороне Москвы, освобождал Кенигсберг… Смирнов Александр Степанович – начальник артиллерии Южного оперативного округа. После войны получил назначение в Николаев.
Дедушка моей жены – это наш знаменитый николаевец, Александр Иванович Момотенко, Герой Украины, кавалер множества орденов, которыми награжден за мужество, проявленное в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Так что рассказы о минувшей войне я слышал из первых уст. И как странно теперь общаться с питерскими родственниками, которые звонят и говорят: «Давайте мы вам вышлем денег, вы будете жить на даче – так спасетесь от хунты». Мой отец в ответ смеется: «У меня хунта – в семье. Это сын, который в зоне АТО воюет».
– Как складывается жизнь ваших бойцов после демобилизации? Вы интересуетесь их судьбами?
– Мы уже говорили о том, что люди ломаются, попадая «назад»: некоторые начинают пить, некоторые – идут заново воевать, некоторые замыкаются в себе, ни с кем не общаются. Это я озвучиваю на конкретных примерах моих сослуживцев. Кто-то, слава Богу, возвращается к нормальной жизни – начинает работать, что-то делать, причем очень интенсивно – психологическая адаптация у них проявляется так. Однажды спрашиваю: как там мой сержант? А ничего – приехал в село, уже 7 месяцев ходит в военной форме на рыбалку – и все… Другой – «бухает» с утра до вечера, цель жизни – забыть войну. В 7-м отделении Одесского клинического центра госпиталя до сегодняшнего дня лежат ребята – а это психушка.
– Такое явление, как «героизм», встречалось вам на войне XXI века?
– Война XXI века – «другая» и героизм – «другой». В принципе каждый человек, который там не сломался, – уже герой. Иногда героический поступок – просто добросовестное выполнение своих обязанностей: не сломаться, не подвести товарищей, не заистерить. Кто-то кого-то вместо себя в блиндаж засунул первым… кто-то на адреналине хватает в одиночку АГС-17, который должны носить два человека, тащит в посадку и открывает огонь, тем самым отпугивает противника.
Я видел героизм в разных ипостасях. Видел офицеров, которые без оружия ездили «на ноль» менять наших украинских 200-х, то есть убитых, бойцов, потому что мы своих не бросаем. Видел героизм медиков, которые после боев под Зеленопольем по 10 часов подряд оперировали, когда шел поток людей с огнестрелами, с рваными ранами. Видел героев-смертников, которые подходили вплотную к противнику и взрывали гранаты. Для меня герой – это водители-водовозы, которые под сплошным артиллерийским огнем ездили в деревню за 8 км и привозили воду для 300 человек… 10, 15 ходок.
К сожалению, у нас, чтобы стать героем (такой вот сохранился пережиток старой системы), надо погибнуть. Либо стать калекой. Достойные люди остаются в тени, а ордена-медали получают другие, кто на фронте даже близко не был. Но все-таки надеюсь, что страна изменится, общество извлечет уроки из истории и будет по-другому относиться к участникам АТО, к ветеранам новой войны. Представляете, я в свои 34 года – уже ветеран, и даже инвалид войны. В жизни не мог подумать, что так случится.
– Война – это в том числе смерть. Говорят, на фронте к опасности и гибели людей быстро привыкаешь…
– Переживать смерть – тяжело. Тяжело видеть ранение – особенно у близкого человека. Дело в том, что в АТО я встретил множество знакомых людей: студентов, которых когда-то учил, своих сокурсников по университету, выпускников-историков разных лет – офицеров запаса, сержантов, обычных солдат, служивших в добровольческих батальонах. Сколько раз слышал неожиданные оклики: «Александр Игоревич, здрасьте, а вы-то как здесь – отчего не преподаете?».
Со мной служили мои коллеги Роман Козленко, Денис Бондаренко, бывший студент Виктор Михайлюк. Получил ранение Володя Грищенко – бывший сотрудник нашей археологической лаборатории, он пошел солдатом-контрактником в армию.
– Я знаю, ваша любимая археология «достала» вас и на фронте.
– Вечерами бойцам у костра пришлось рассказывать разные археологические истории, байки про золотую карету… А когда стояли под Донецком в селе Солнцево, стали копать окопы – мои солдаты заметили, что пошла какая-то «неправильная» земля, какие-то горшки полезли. Зачистили участок – оказался казацкий хутор 16-17 веков. Там были турецкие трубки, серолощеная керамика казацких времен. Хотел привезти домой – но находки попали вместе с нами в окружение, а из окружения – слава Богу, что люди вышли… там всё сгорело – спальники, продукты, форма…
Одна из высот, которую мы обороняли, находилась в районе большого кургана, а рядом – Черняховское поселение. Страшно видеть, что творится сейчас на территориях Луганской и Донецкой областей – памятники разрушены, музеи разворованы… потому что немецкую каску можно продать сегодня за 300-400 гривен и деньги пропить… Или та же Амвросиевская стоянка первобытного человека – памятник национального значения Украины, имеющий самое большое костище (то есть скопление костей зубров) в мире и занесенный в реестр археологических памятников ЮНЕСКО, – попал под бомбежку.
– Война оставила отпечаток не только в вашей душевной природе. Три разорванные связки в колене, раздробленные мениски – в итоге в одесском госпитале пришлось делать операцию, ставить имплантанты. Вас учили заново ходить – сначала на костылях, потом – с палочкой. И еще больше года продлится реабилитационный период… Приходилось быть на волосок от смерти?
– Наверное… война есть война. Вдобавок к ранению получил еще две контузии: в первый раз взорвался «УАЗик», на котором мы выходили из окружения; во второй раз, когда нас подобрал БТР, ночью попали под сильный обстрел. Беспилотники противника постоянно вели наши колонны и наводили российскую артиллерию. Так что, после фронта была еще история госпиталей. Но сегодня я уже преподаю, и этим летом был на раскопках курганов и, конечно, на острове Березань и в Диком Саду.
Беседовала
Наталья Христова.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике