В поисках активной несвободы

Революции и войны начала ХХ века стимулировали всплеск гражданской активности жителей Николаева. В 1917-1919 годах, несмотря на «калейдоскоп властей», дважды были проведены демократические выборы в городскую думу и завершен подсчет голосов избирательной кампании в Учредительное Собрание.
Депутаты мэрии самостоятельно провели переговоры с командованием немецких войск, которые, по согласованию с Центральной Радой, заняли оставленный большевиками город, а в марте 1918 года отряды добровольцев с помощью оружия трижды пресекали попытки провокаторов-гайдамаков организовать еврейские погромы.
В мае 1919-го городские гласные не позволили матросам-анархистам и крестьянам из отрядов Вараввы сжечь архив мирового суда, где хранились документация хозяйственной деятельности муниципалитета и долговые обязательства городских подрядчиков.
Люди верили, что смутное время когда-нибудь закончится и жизнь войдет в прежнее гражданское русло.
20 января 1920 года в Николаеве установилась советская власть, которая полностью изменила привычные гражданские отношения в городе и создала за 70 лет новый психотип жителя корабельного края.
Диктатура большевиков не была похожа на обыкновенный авторитарный режим, который допускает существование подконтрольных ему общественных единиц (общин, союзов, ассоциаций) внутри системы.
Новые политики понимали, что эксперимент можно запросто провалить, если не уничтожить все неформализованные горизонтальные связи между отдельными людьми и организациями «неудобного» населения страны, доставшегося им по наследству.
Ленинское правительство поставило целью не допустить существование каких-либо жизненных пространств, свободных от государственной опеки. Советская власть мыслилась лидерами большевиков как регулятор или даже заменитель всех социальных взаимоотношений, вплоть до самых интимных. Такой режим жизнеспособен только в том случае, если буквально все люди, без единого исключения, надежно контролируются в любом проявлении активности.
В марте 1920 года Николаевский губисполком запрещает деятельность всех общественных организаций, созданных по сословному принципу. В городе упраздняются ремесленные управы, независимые финансовые учреждения, закрываются частные школы и пансионы.
В первый год своего существования новая власть закрыла в Николаеве 39 гражданских обществ, которые не имели к политике никакого отношения. Благотворительные организации, многочисленные культурно-просветительские кружки, аграрные и садоводческие товарищества, театральные и художественные студии, ассоциации врачей, акушерок и стоматологов, любительский синематограф и …«Союз ораторов».
Все коммуникативное пространство неформальной жизнедеятельности горожан, которое создавалось десятилетиями, было уничтожено государством за несколько месяцев. Наступил коллапс неформальной общинной жизни.
Юрий Крючков в своей «Истории Николаева» дает образную картинку города в 1920 году: «…Существовали огромные судостроительные и машиностроительные заводы, множество мелких и средних фабрик, магазины и лавки, школы и гимназии, театры и кинотеатры, трамвай и водопровод, базар и обсерватория, и все, что было до революции. И все это было практически целым, но ничто не двигалось, не вращалось, не крутилось, не работало… Капиталисты, буржуазия и помещики с городской знатью были уничтожены, государство, лишенное этих сословий и классов, осталось без финансовой подпитки, никто ничего не издавал, никто ничего не заказывал, никто ничего не покупал, кроме крайне необходимого для жизни».
Такая ситуация не могла продолжаться долго. Тоталитарное государство должно было умереть без массовой созидательной инициативы и поддержки снизу. Необходимо было срочно найти замену гражданскому подвижничеству, этическим ценностям и родовым идеалам прежнего общества.
Большевистские идеологи сумели очень быстро вульгаризировать марксизм и предоставить весь набор объединяющих мировоззренческих позиций, которые были поддержаны большинством населения страны.
Адаптировать сложную философскую систему до уровня примитивного обывательского восприятия было нелегко. Современные политологи называют этот феномен «активной несвободой» и определяют его как стремление подвести личность или коллектив к такому состоянию, при котором они бы «сами делали только то, что можно».
Данный феномен является результатом внушения людям определенной идеологии, вследствие чего они становятся добровольными и, зачастую, активными соучастниками политики и преступлений режима.
Однако это было бы невозможно, если бы советская власть не предоставляла людям определенную психологическую компенсацию. Большевики предложили людям общую цель и вектор движения к ней, определили стройную систему мировоззренческих позиций и чувство гордости за принадлежность к общему делу.
14 марта 1922 года газета «Голос рабочего» Николаевского узлового отделения профсоюза железнодорожников сообщала в передовой статье: «…ничто так не может радовать сегодня рабочего, как эйфорическое чувство растворения в огромности ликующего и бьющегося в ненависти к врагам революционного людского потока… надобно полностью отдаться этому движению и никакие буржуазные вериги – семья, родительские привязанности, воспоминания о прошлом – не должны останавливать животворного движения к коммунизму».
Ну как тут было не поддаться «общей эйфории»? Судебные архивы губернского трибунала в Херсоне содержат 3 однотипных дела, суть которых можно изложить в трех предложениях: 3 комсомолки одновременно (!) подкинули своих грудных детей во двор Купеческой церкви города Николаева. Жестоких матерей быстро нашли и арестовали по подозрению в замысле на детоубийство, но… суд оправдал девушек. Они заявили трибуналу, что ребенок не оставлял им свободного времени «участвовать вместе со всеми в строительстве социализма».
Неформальные горизонтальные связи жителей города за очень короткое время стали вертикальными. Государство стало контролировать частную жизнь людей, их эмоции, привязанности, «задушевные разговоры на кухне».
Добровольные общественные организации остались добровольными, но природа этой добровольности изменилась. В своем рассказе «На строительстве Великой Китайской стены» Франц Кафка устами своего героя очень точно передал эгоистичный восторг от сопричастности к великому коллективному делу: «Единство, вот оно – единство! Все стоят плечом к плечу, ведут всеобщий хоровод, кровь, уже не замкнутая в скупую систему сосудов отдельного человека, сладостно течет через бесконечную страну и все же возвращается к тебе».
Патриотизм, сопереживание чужому горю, взаимопомощь, любовь, верность и подвижничество уже не исходили из уникальной природы христианского миропонимания человека, а навязывались ему условным рефлексом со стороны государства.
В 1929 году Николаевский губком ВКП(б) Украины принимает постановление «Об активном вовлечении нарушителей социалистической законности и общественного правопорядка в коммунистическое строительство». Документ обязывал все партийные организации города присылать своих представителей на заседания окружных судов и… прямо из зала суда «брать на поруки мелких нарушителей соцзаконности».
Карманники, домушники, конокрады и скупщики краденого передавались «на перековку» трудовым коллективам николаевских предприятий. Им давалось жилье, подъемные деньги, талоны на питание, паспорт с пропиской и место в передовой бригаде.
Карманники работать не хотели, через короткое время они с новым паспортом опять шли воровать. Их ловили, водворяли в прежнюю бригаду, и они вновь исчезали, чтобы быть вновь пойманными «на горячем».
Абсолютный рекорд такой неудачной «перековки» поставил квартирный вор Антон Баранюк, который 4 раза принимался на поруки бригадой кузнецов завода «Плуг и молот» (з-д «Дормашина»). Милосердная педагогика, навязанная сверху государством, отказывалась работать в жестокой реальности. Воры и домушники не хотели разрушать свои горизонтальные связи в преступном вертикальном мире.
В январе 1935 года газета Николаевского обкома партии «Бiльшовицький шлях» впервые опубликовала статью, в которой официально порицался поступок главного бухгалтера Веселиновской потребкооперации Григория Субареева, умудрившегося за 9 месяцев три раза развестись и три раза жениться, оформив изменения своего статуса документально в РАГСе. Бухгалтер получил выговор по партийной линии, а затем переведен на другую работу.
Контроль за нравственностью граждан со стороны государства был усилен в конце 30-х годов и впоследствии обрел тотальную популярность. Ревнивые жены писали докладные в партком на «нравственно неустойчивых» супругов, последних разбирали на собраниях коллектива, лишали премий, налагали взыскания, реже – увольняли с работы и еще реже – переносили разбирательство в товарищеский суд.
Вертикальный контроль интимных отношений в семье добавлял свою каплю в общее психологическое напряжение. За супружескую неверность в лагерь не отправляли, но государство лишний раз напоминало человеку о своем незримом присутствии.
Тотальное регулирование всех сфер жизнедеятельности отразилось на изменении психотипа людей. Личностное сопереживание за исход общего дела и творческая инициатива постепенно перетекали в «энтузиазм слова» и тупое выполнение распоряжений сверху.
Государство хотело контролировать все, но не имело на это средств и технических возможностей. Такая ситуация приводила время от времени к парадоксальной абсурдности. В самый разгар раскрученного правительством стахановского движения Николаевский обком партии принимает постановление «О широком внедрении опыта и методов работы бригады забойщиков шахты «Центральная-Ирмино» А.Г. Стаханова в партийные и профсоюзные организации предприятий и учреждений Николаевской области».
Такие постановления спускались из Москвы во все обкомы партии и подлежали скрупулезному исполнению. В Николаеве «творческое» приобщение к формам стахановского движения стало буквальным повторением трудового подвига легендарного шахтера.
В 1937 году парторганизация 1-й городской поликлиники приняла на своем собрании решение увеличить количество приема амбулаторных больных ровно в четыре раза (!) за один рабочий день. Постановление приняли единогласно, и врачи приготовились к стахановскому прорыву, но… возникло объективное препятствие – такого количества пациентов не только в подведомственном районе больницы, но и во всем городе найти было нельзя. Проблема требовала срочного решения, иначе всесоюзный трудовой почин в области был бы дискредитирован на старте пропагандистской кампании.
Больше недели в обкоме партии думали, как помочь докторам-стахановцам совершить подвиг, и… придумали. В короткое время из терапевтов, невропатологов, дерматологов, окулистов и стоматологов были сформированы мобильные бригады, которые отправились на промышленные предприятия города для проведения профилактического осмотра трудящихся.
За два месяца ударного труда врачи-стахановцы вылечили 70 тысяч больных николаевцев. По данным переписи населения, в городе к 1937 году проживало 159 тысяч человек, из которых 82 тысячи были мужчины трудоспособного возраста. Нарком здравоохранения СССР Борис Лиознов, прочитав на совещании в Москве отчет победной реляции из Николаева, невесело пошутил: «…наши промышленные центры на юге подверглись неизвестной эпидемии. Болеют взрослые мужчины и выздоравливают амбулаторно, при первом же посещении врача…».
В дальнейшем любые пропагандистские кампании, навязанные из центра, уже не будут вызывать головных болей у местной номенклатуры – цифры отчетности будут браться «с потолка»: успеваемость, охваченность и вовлеченность населения станут почти стопроцентными.
Развитие военного судостроения вновь сделало город закрытым для посещения и проживания иностранцев. В 1938 году по распоряжению наркомата обороны Николаев вошел в список населенных пунктов категории «2-го допуска». Это означало установление нового режима государственной секретности, который предполагал тщательный контроль спецслужб и правоохранительных органов за жизнедеятельностью горожан.
Перлюстрация частной переписки, ужесточение контроля за приватной жизнью и правил прописки граждан сделало людей скрытными и недоверчивыми. Городская община почти на 20 лет погрузилась в интравертную изоляцию и стала напоминать сжатую пружину нереализованной творческой потенции.
Между тем, социальный состав населения города в это время очень сильно менялся. Старые мастеровые дореволюционных верфей уступали место молодому поколению корабелов.
Что это были за люди и чем они отличались от коренных николаевцев? Юрий Крючков в своей «Истории Николаева» дает картинку социального среза предвоенного поколения горожан: «Для бурно развивающегося судостроения требовалось много рабочей силы – ее не хватало. Спасало положение то, что из голодных областей России, как и ранее, хлынули массы переселенцев. К ним прибавлялись беглые крестьяне из окрестных сел, которые, не имея паспортов, удирали из деревни и каким-то чудом устраивались на судостроительные заводы. Они расселялись в каких-то времянках, построенных на окраинах города. Так возникли поселения беспаспортных беглых людей и переселенцев, такие как «Ялты», «Абиссиния» и раздувшиеся старые Инвалидные хутора…».
Потомки этих «беспаспортных» людей скоро устанут жить в вечном страхе и начнут избавлять себя и своих детей от тотальной государственной опеки через наркотики, пьянство и мелкий криминалитет.
***
Сегодня большая часть горожан по-прежнему не хотят принимать ценности либерального общества. Старшее поколение до сих пор ностальгирует по сильному государству. Зато их дети и внуки активно дрейфуют в сторону гражданского общества.
Они не верят коррумпированным чиновникам, олигархическому государству и пытаются сами решать проблемы страны. Во время войны именно эти люди создали широкое волонтерское движение, именно они не дают «расслабляться» судьям и прокурорам, отслеживают откровенных предателей, взяточников и крышевателей контрабанды. Молодые люди сегодня активно конфликтуют с силовиками и требуют, чтобы чиновники в погонах были не «на кормлении», а на зарплате.
В Николаеве поиски активной несвободы оканчиваются тяжело. Через конфликт поколений городская община начинает с трудом обретать менталитет гражданского общества.
Сергей Гаврилов.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике