Голубятник со Старого Водопоя

В голубом бездонном небе парит стайка голубей. Высоко задрав голову, приложив ко лбу руку козырьком, чтобы не слепило солнце, ее наблюдает пятнадцатилетний Колька – уже заядлый голубятник. Он доволен. Голуби забрались высоко-высоко, превратившись в точки, и стоят над самым домом. Они не летают – они трепещут в потоках воздуха, порхают, редкими взмахами удерживая себя на одном месте. Это высший класс в голубином деле. Через некоторое время стайка также плавно и медленно начинает снижаться. У Кольки болит шея от долгого напряжения, но он не обращает на эту мелочь никакого внимания и по-прежнему зырит в небо, с наслаждением наблюдая полет. «Хорошо летят, – отмечает он про себя, – бабочкой». Это не какие-нибудь дикари, что в полете напоминают снаряд или ракету, за что голубятники презрительно зовут их «спутниками» – у него все отборное.
Вот к голубям приближается еще одна точка. Это отставший от другой стаи голубь, на языке голубятников – «чужак». И Колька сразу преображается. В глазах появляется охотничий азарт, внимание обостряется до предела. Колька бросается в сарайчик за подсакой – большим сачком для ловли голубей. Собаку – в конуру, курей, неосторожно попавшихся под руку – пинками на огород. Двор должен быть абсолютно безлюдным. Следует грозное предупреждение: «чужак»! Это означает, что никто не должен показывать носа из хаты, пока идет охота. Мать, у которой полно хлопот по дому, покорно, со вздохом подчиняется, хотя иногда и у нее вырываются слова негодования по поводу всей этой ненужной, по ее мнению, ужасной суеты. О младших братьях и сестрах и говорить не приходится: для них достаточно и злого шика, чтобы они смирно сидели в комнате или с интересом наблюдали, чем закончится это происшествие.
Вот «чужак» с легким стуком сел наконец на крышу. Зорко-настороженно бросает точеную головку из стороны в сторону, готовый сорваться в любой момент. Клюв приоткрыт от усталости и жажды, крылья приподняты, чтобы заработать немедленно при обнаружении опасности. Домашние голуби уже слетели на землю и с торопливой страстью тюкают клювами, склевывая заранее рассыпанное зерно. Так можно и не успеть к дележу добычи! «Чужак» начинает медленно сползать вниз по черепице, разрываясь между страхом неизвестности и неожиданной возможностью полакомиться. Наконец чувство «халявы» побеждает, чужак слетает на землю и увлеченно занимается тем же, что и остальные сородичи. Улучив момент, Колька вылетает из сеней, взмах подсакой на взлете – и «чужак» в сетке. Ловец осторожно достает его, держит двумя руками, разводит крылья, смотрит хвост, оценивая все достоинства и недостатки добычи. Если обнаруживается белое перо в черном хвосте, или наоборот – уже изъян, как порок в алмазе. «Чернохвостый» или «белохвостый» – совсем другое дело, это уже признак породы, ценности. Теперь «чужака» можно обменять, продать, спарить со своей голубкой, чтобы получить необходимое потомство, или великодушно возвратить, если есть договор о возврате.
У голубятников, как в большой политике, существовало множество объединений, союзов, договоров и условий. Например, Слободка не отдает Старому Водопою, но в дружеских отношениях с Центром; Мешковка в мире с Новым Водопоем, но в контрах с Северной и так далее. Загинай поймал голубя Коробки и зажилил. Все: родичи указанного Коробки, друзья и союзники не отдают больше Загинаю и его свите. Заядлые голубятники по известным только им признакам и приметам узнают, чей это голубь к ним пристал. А если не разбираешься смотри во все глаза, труди шею, чтобы видеть, кто поднял в небо свою стаю, сколько голубей отстало, куда их гонит, когда поднять своих, чтобы отставший бедняга попал среди них и сел на нужную крышу. Стратегия и тактика, наблюдательность, память, опыт и терпение – все находилось в арсенале голубятника.
Николай уж и не помнит точно, как пристрастился к голубям. Просто это было с раннего детства. В довоенном Николаеве голубятники жили в каждом втором доме, вывели даже свою, «николаевскую», породу голубей. Во время оккупации немецкие власти запретили их держать, чтобы партизаны не сообщались с помощью голубиной почты. Некоторых и расстреливали за это. Но разве можно в Николаеве запретить голубей?! Это все равно, что запретить страсть. Фанаты под страхом смерти прятали свои заветные парочки. И это было лучшим подтверждением того, что люди верили в нашу победу, верили в то, что возвратится прежняя жизнь, и в ней найдется место и голубям. В голодовку 1947 года этих многострадальных птиц пришлось прятать даже от своих голодающих родных и близких. Но все плохое когда-нибудь проходит. Прошли и война, и голодовка, возвратились фронтовики, и наряду с возрождением города, заводов, возродилась и тяга к голубям как знаку мирной жизни. Как во всякой профессиональной среде, в обществе голубятников живут свои мифы и легенды, свои примеры подвижничества. Дед Микита, сосед Николая, рассказывал, как голубятник с Северной целую зиму косил камыш и привез его две арбы деду за голубиную пару. Микита тогда этим камышом перекрыл крышу на хате. Другой любитель голубей полтора года выращивал бычка, а потом, презрев вопли жены, – разве фанатик может слушать жену – привел его на веревке Миките тоже за пару голубей. Это не кажется Николаю таким уж невероятным, несмотря на те голодные годы, потому что он сам голодал, а голубей кормил. Это было в 1964 году, когда «товарищи» Хрущева по партии создали искусственные перебои с хлебом в стране, чтобы без хлопот снять со всех постов своего шефа. Тогда людям отпускали хлеб по карточкам, как в осажденном Ленинграде. Свою пайку хлеба, выдаваемую женой, Николай делил на две части: себе на один зуб, а вторую половину скармливал голубям. Это продолжалось недолго, но голубей в городе опять стало меньше.
Отец пришел с войны дважды раненный, почти совсем оглохший, с больным сердцем. С таким букетом болячек он годился разве что в пастухи общественного стада, да и то брал в помощники своего десятилетнего Колю. Отца хватило еще на то, чтобы пополнить семью близнецами: девочкой и мальчиком – и пережив Сталина всего на три месяца, он умер, оставив семерых детей на попечение жены. Пришлось Николаю взвалить на себя обязанности отца и стать в 15 лет пастухом водопойского стада – кормильцем семьи. Потому мать и прощала ему увлечение голубями, что это была единственная радость сына, когда у него выпадало свободное время. Хорошо, когда удавалось заполучить «чужака». Коля тогда был весел, радостен, великодушен, шутил, смеялся и был доволен жизнью. Ну а когда пропадал его голубь или голубка? Боже спаси и помоги! Трагедия, достойная Софокла и Эсхила. Темное, беспроглядно унылое лицо, потеря аппетита, пропадал сон, никто не подходи, все краски жизни поблекли, она сама – юдоль несчастий и печали, порваны в клочки все союзы, лиги, унии и объединения. Никакого прощения Горшелю, завладевшему голубем. Он уничтожен, проклят и предан анафеме. Затем через посредников ведутся хитроумные переговоры с предложением обменов, новых договоров и обязательств. Ничего не помогает. Жизнь теряет все свои прелести.
Слава Богу, что существуют на свете матери. Мать первой не выдерживает страданий сына и без лишних затей и дипломатии идет к жене Горшеля и просит уговорить мужа отдать драгоценного голубя. Часто у нее выходит маневр, но иногда и она возвращается ни с чем. Тогда остается уповать только на лечение временем. Это лекарство безотказное. Смех и грех, мальчишество, но и от него никуда не деться, и его надо пережить.
Пришло время идти в армию, и свои летающие драгоценности со множеством инструкций Николай передал нижестоящему брату Михаилу. Тот добросовестно три года ухаживал за голубями: кормил, поил, лечил, чистил, но остался к ним безразличным и без сожаления передал по описи вверенное ему богатство. Зато Николай снова был на верху блаженства. Уж как он мыл, драил свою голубятню, как любовно держал в руках каждого голубя, перебирая всякое перышко, как неустанно смотрел в необъятную прорву неба, радуясь прежней красоте полета своих любимцев! Вот уж, действительно, охота пуще неволи.
Но и для него наступило время, когда нечто, неподвластное ему, отставило голубей на второе место. Этим нечто оказалась смугло-веснушчатая девушка с красивым именем Вера. Поехал Николай, уже шофер, в далекое село Водяне-Лорино вроде бы на уборку урожая, а оказалось, поехал за судьбой. На свекловичном поле подняла на него задумчивые глаза с поволокой местная селянка, и улетели в никуда прежние николаевские красавицы.
Свадьбу решили сыграть зимой. Тогда стояли крепкие морозы со снегом, надо было бы и повременить, не рисковать пускаться в дорогу одной-единственной машиной по безлюдной, бездорожной степи, да где там?! Впереди ждала любовь. А что перед любовью какие-то опасности и преграды? Села в крытую машину такая же безрассудная молодая родня – и поехали. За Баштанкой, чтобы сократить путь, свернули в поле и помчались. Проехав десяток километров, машина наскочила на кочку и заглохла. Гости спрыгнули на землю, огляделись: темнело, вокруг стояла бескрайняя степь, мороз усиливался. На десятки километров нет ни одного селения – куда идти? Только жених не терял присутствия духа. Он-таки завел мотор. А в это время по какому-то наитию или божьему провидению один из братьев невесты, зная, какую дорогу может выбрать жених, выехал «уазиком» навстречу. Он и показал путь незадачливым гостям.
Николай начал новую семейную жизнь так же добротно и основательно, как и все, что он делал. Не стал жить в родительском доме, а построил свой, небольшой, но уютный. Даже в то далекое советское время землю в черте города нарезали с великим трудом. Ему досталось всего четыре сотки, но их Николай использовал по максимуму: разбил цветник, посадил огород, несколько деревьев. На оставшемся клочке можно было построить летнюю кухню или... Вера, посмотрев в посеревшее, страдальческое лицо мужа, первой предложила отдать землю под голубятню, а пятачок двора – для голубей. Николай тут же радостно пообещал, что построит кухню при первой возможности. И слово свое сдержал.
Он покрасил голубятню голубой и белой краской, и она получилась нарядной и красивой. В свое время такие же голубиные избушки появились и на крыше летней кухни и над сарайчиком для кур и прочей живности. Каким бы ни был тяжелым и нервным рабочий день, – 55 лет трудового шоферского стажа! – но придет хозяин, посыплет корму своим любимцам, понаблюдает за ними – и усталость, раздраженность словно рукой сняло.
У голубей, как и у всех пернатых, множество разных болячек, которые надо знать, чтобы уберечь своих питомцев от повального мора. За несколько десятилетий у Николая не умерла по болезни ни одна птица. Хороший уход, чистка помещений, своевременные прививки, наблюдательность и, главное, любовь – вот секрет феномена. Откуда, например, берется типун у голубей? «Им нужна мягкая земля, – отвечает Николай. – Если они клюют зерно на асфальте или бетоне, то быстро набивают себе нарост на кончике языка. На вид, птица ходит вроде бы здоровая, но кобылка (так называют грудную кость птицы) становится абсолютно сухой, на ней совершенно нет мяса. Опытный голубятник обязательно это заметит, иначе птица вскоре погибнет. Как бороться с типуном? Надо двумя пальцами с нарощенными ногтями быстро выдернуть этот нарост и затем смазать йодом или другим дезинфицирующим средством». Начинающий голубятник вряд ли качественно сделает сию нехитрую операцию – это приходит с годами. Есть множество и других секретов, чтобы надолго сохранить птиц здоровыми.
У японцев местом уединения и медитации служит уголок камней, а у наших голубятников голубятня – не менее эффективный способ снять напряжение трудового дня и груз житейских проблем. «Те, кто держит голубей, меньше пьют, меньше дерутся, меньше расходятся и дольше живут», – со знанием дела говорит Николай Макарович. Действительно, Старый Водопой – не самый благополучный район Николаева. Местные аборигены составляли постоянный контингент сидельцев тюрем и колоний. В камерах было бы еще теснее, если бы не повальное увлечение голубями. К сожалению, теперь все меньше голубей в николаевском небе, но это - уже другие проблемы.
Был он сперва Колькой, и ходил в подмастерьях у соседей-голубятников, затем стал Николаем и равным среди многочисленной рати любителей смотреть в небо, теперь он Николай Макарович – признанный авторитет (не путать с криминальным) среди своего круга фанатов, с ним советуются, у него просят помощи, покупают породистых голубей, если хотят иметь качественное потомство. У ворот его дома можно видеть машины с крымскими, донецкими, луганскими номерами. Впору заводить туристический городской маршрут: «один из старейших николаевских голубятников».
Николаю Макаровичу уже далеко за семьдесят. Почти ушла одна из прекраснейших привилегий жизни: право вверяться древнейшему человеческому инстинкту – инстинкту охоты. Исчез и другой, еще более мощный инстинкт… но осталось счастье восхищаться каждому проявлению красоты, будь это девушка, или цветок, или голубь, парящий высоко в небе.
Летний задумчивый вечер – то, что больше всего любит Николай Макарович. Уходит дневная жара, блеск и ослепительность огнедышащего светила, сообщающего всему живому свою кипучую энергию. Постепенно улегаются дневные заботы и страсти, вечное броуновское движение жизней и судеб, на смену былой суете приходит умиротворение и покой. Становится прозрачнее воздух, просматриваются дальние дали. Откуда ни возьмись появится игривый ветерок, несущий долгожданную прохладу; окружающее одевается в спокойные, пастельные тона, и все накрывает гулкая, почти интимная тишина, в которой каждый рабочий звук и шум воспринимается, как нечто противное природе. Это время семейного ужина на подворье, негромких задушевных бесед на вечные темы человечества, неспешных разговоров и признаний, время уединенного отдохновения.
После легкого ужина Николай Макарович отдыхает на лавочке под большим развесистым абрикосом, наблюдая с неутомимым вниманием будничную жизнь голубей и каждый раз удивляясь, как она схожа с человеческой. Вот самец, уверенный в своей неотразимости, круто выпятив грудку, с барской важностью молча ходит за голубкой. Кажется, он всем своим видом ей говорит: «не выкаблучивайся, дура, неужто не видишь, кто за тобой ходит, какое счастье тебе привалило. Я голубь занятой, мне некогда разводить тары-бары, рассусоливать и убеждать таких, как ты. Смотри, какой я сильный, надежный, такое же будет у тебя и потомство, а будешь кочевряжиться – народишь таких же придурков, что сейчас ходят возле нас и облизываются. Ну, быстрее соображай или сейчас уйду». Но изящная, узкая, чем-то похожая на лодочку, голубка не больно торопится. «Индюк надутый, – небось, думает она, – барин эдакий, даже на ухаживание не хочет потратить себя, пошел вон, долго тебе еще придется побегать, а там посмотрим…». А вот другая пара намечается. Жених – сама нежность и обходительность, воркует беспрестанно, кланяется без устали и, наверно, обещает, обещает, обещает… «Только не очень-то этим обещаниям можно доверять, – носится в голове голубки, и она равнодушно отстраняется от настойчивого ухажера. – Ишь, волокита старый; бормотун, полклюва уже стерлось, а все туда же – за молодкой. Впрочем, в нем что-то есть…». А голубь не оставляет попыток улестить самочку, продолжает бормотать признания, надеясь взять не мытьем, так катаньем.
Вечер плавно переходит в синие сумерки. Приходит время исполнить еще одну, ставшую с недавних пор тяжелой обязанность – закрыть голубятни. Стали болеть ноги; ноги, которые раньше служили без устали, ноги победителя дивизионных соревнований по бегу на длинные дистанции, за что имеются грамоты и благодарности. Теперь эти ноги – источник нестерпимой боли, заставляющей ограничиваться пространством двора. Но нельзя сдаваться, надо сопротивляться, как только можно. И здесь голуби помогают. Необходимость – лучший стимул в любых случаях. Вот и Николай Макарович с гримасой боли ставит ногу на ступеньку крутой лестницы, отдышался – ставит другую. Всего ступенек пятнадцать, одна другой круче. А потом спуск назад. На вторую голубятню не хватает сил, ее закроет жена, эта голубятня теперь полностью на ее балансе, хотя и у нее - давление, твердые вены и прочие старческие недуги. Но николаевские Филемон и Бавкида – теперь одно целое. Болит у одного – значит, болит и у другого; цветы поливает Николай Макарович, а за голубями присматривает и Вера Петровна. Одна у старого голубятника печаль: нет преемников. Два зятя, два внука не выказывают нужного почтения голубям, у них другие привязанности: бизнес, компьютеры, электронные игры. Все правильно, у каждого поколения - свои приоритеты и увлечения, и нечего обижаться. Только вот каждому человеку хочется оставить по себе добрую память, лучшее, что он смог сделать на этом свете. Николай Макарович хочет оставить миру двоих замечательных дочек и сотню красивых, полезных голубей. Вот они парят в небе, такие же прекрасные и свободные, какими представлялись в детстве и юности, и ничего, что все труднее поднять голову в небо – пока они летают, хочется жить.
Иван Яцук (г. Херсон).

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике