Причуды мещан

1.
Любовь Андреевна с Первой Поперечной - не покупает продукты фирмы «Торчин». Мало того, и Шерстюкам, и Кудиненко, и Потапам и всем-всем товаркам заказала не питаться тем, на пакетах чего написано: «Торчин-продукт». Ну, как тут торговать и развивать бизнес? Мелкие лавочники, да и владельцы супермаркетов кинулись утрясать вопрос. Прежде всего, подослали к Любови Андреевне справиться - что за причуда? На каком основании? Приправы высшего качества, свежие от старого до нового года и наоборот!
Выяснилось: виновата эрудиция Андреевны. Обогащая свой интеллект, старуха читает все подряд: «Вечерку», «Южную», «Нашу газету», журнал «Киев», Юлино «ВВ», книги - преимущественно познавательного характера, а уж от «ящика» не отрывается, даже стряпая или жуя. И верит всему, что типографским способом набрано или изречено прохиндеями от массмедиа. Месяц назад уперлась взором в такую историю: в одиннадцатом веке, а именно 5 сентября 1016 г., коварный князь Святополк Ярополкович, не Святослав, который «иду на вы», но сын того, окаянного… Так вот этот коварный правитель выяснил, что юный князь Глеб Владимирович имеет куда больше прав на киевский стол, чем он, Святополк. И, ничтоже сумняшеся, велел его же повару отравить или зарезать юного умницу и красавца Глеба. Придворный кулинар подал невинному юноше обед, а сам взял кухонный нож, зашел со спины и… перерезал горло юноше, аки непорочному агнецу. Перерезал праведнику, без которого граду несть стояния и кого через годы причислят к лику святых.
- Причем же здесь «Торчин-продукт»? – спросите вы по вашему невежеству.
- Да притом, что окаянного повара звали - Торчин!
И как теперь унять Любовь Андреевну с Первой Поперечной?!
2.
Саня Петрунец решил не регистрировать свою «Ладу» как такси, не ставить на крышу «шашечки», а действовать на подхвате: в морозные денечки много безлошадных граждан выходят на бровку мостовой и голосуют. Подбирай и не плати налоги! И дело шло. Шло до поры, пока в один день не подвернулось два смуглых и веселых пассажира. Недаром говорят: «Грифы – санитары сафари, вороны – санитары леса, а цыгане – города».
Первый ром остановил «Ладу» на углу Наваринской и Большой Морской.
- Земляк мой, подбросишь до Широкой Балки?
С левыми пассажирами не договариваются: расплата сама собой подразумевается. Саня согласно кивнул. Тут же, Бог знает откуда, вынырнуло еще трое пацанов, ну, прямо от восьми до двенадцати лет, и принудили водилу поморщиться: сиденья замызгают, братва ведь не из особых чистюль. Мало того, каким-то чудом они без участия водителя распахнули багажник, вкинули туда два куля какой-то рухляди, потом долго прижимали всеми тремя тельцами крышку, пока она не щелкнула с болью, словно душу Петрунцу прищемила. Затем волшебным взмахом растворили обе задние дверцы, потолкались, погалдели и утрамбовались. Катил таксист-инкогнито во весь дух: скорей бы избавиться от таких пассажиров. У забившейся в переулки хаты притормозили, табор велел отщелкнуть багажник. Слава Богу, круиз закончен. Выгрузились в одно мгновенье. Манатки с тыла забирали малыши, а отец их в салоне затеял раздражающий и отвлекающий торг:
- Вот тебе червонец.
- Так один бензин на такую дорогу стоит червонец.
- У меня больше нет.
- Какого же черта садился со своей сворой?
Свора тем временем скрылась во дворах.
- Ладно, на еще трешницу.
И цыган попрыгал за калитку.
В тот же день у рынка «Колос» другой чернявый перехватил «Ладу» и попросил:
- Брат, два ковра довези до Половинок.
- Далеко.
- Ты уважь - и я уважу.
Полчаса с хвостиком выбирались из города, потом заезжали на заправку. Пассажир напевал песенки степей, подлаживаясь под простака, и не болтал, как это принято в бродяжьем племени. Доехали.
Цыган вытащил свои ковры, повертелся, изображая, как ему трудно держать на ветру широкую ношу, крикнул:
- Постой минуту, оттащу, вынесу деньги.
Стоял Саня десять минут, потом двадцать. Что-то заскребло под ложечкой, вдруг осознал, что вез он цыгана! Вышел из салона, осмотрел жилища, похожие одно на другое, небеленые, без оград и палисадников. Ну, чистый табор, только вместо шатров - пятистенки. Еще подождал. Наконец, пошел искать справедливость - подряд от крайней до дальней хибары.
Спрашивал, в ответ чернявые сдвигали плечами; ругался, в ответ благородно возмущались:
- А что грешишь матом? Мы же тут ни при чем!
А когда совсем расходился Петрунец, вышел их атаман, «авторитет», что ли, дородный, в кожанке, похожей на комиссарскую, скривил морду и походил вокруг лимузина:
- Кирило, как тебя зовут?
- Не Кирило, а Саня. А ваши меня надули…
- А ты не надуваешь?
- Я-то? Да ни в жисть!
- А где твои знаки таксиста? А кто государство оббирает?.. Катись, голуба, домой и моли Бога, чтобы я не позвонил в ГАИ и не назвал номер твоей телеги и твое имя, Саня…
Уехал Петрунец не солоно хлебавши. К этому следует добавить, что вечером, уже в гараже, он обнаружил еще большую утрату: пацанята, в Широкой Балке забирая свои пожитки, унесли его собственный домкрат и шмат нового поролона - подстилку для ремонта, еще, кажется, китайскую сумку, – на всякий случай. Как жене признаться?!
3.
Старик с улицы Белой переехал к сыну на другой конец города, чтобы помогать тому при крохотном его магазинчике. Кантовал грузы, дежурил по ночам, часто растаскивал подвыпивших граждан, даже милицейский свисток купил – распугивать сцепившихся. Все шло чин чинарем, даже долги за кредит отдавались и семья не голодала. Вдруг старик заметил интересную коллизию: под праздники, и державные, и церковные, в магазинчик приходили коротенькие записочки, в три-четыре строки. Через плечо невестки как-то прочел перечень: коньяк – одна фляга, конфет – одна коробка… Далее не успел.
Выждал от святцев до святцев и проследил: цидулки снова пришли, две. И высмотрел, как сынок исправно соорудил пакеты и под вечер ждал чужие машины, а пришли иномарки - вкинул в них гостинцы. Душа старообрядца не смолчала:
- Сыне, а кого это ты подпитываешь и денег не берешь?
- Ах, батя, ты отсталый товарищ!
Избежал объяснений, родненький, но жаба продолжала душить старика. Хотел по новой насесть. И тут - сценка из обихода. Сидели за столом дома. Вдруг - звонок из магазинчика, от продавщицы. Сынок угукнул в мобилку и сказал со вздохом:
- Разберемся.
Тут же набрал другой номер и кодовым манером сказал, еле поймешь:
- Там у меня, похоже, с твоей конторы, Витольд… Угу. – И захлопнул говорящую японскую чертовню.
Две минуты спустя - звонок: продавщица сообщила, даже со стороны слышно:
- Уехали с Богом!
Отец пристал с моральными установками:
- Что же ты всякую погань содержишь? Поощряешь коррупцию!
- Папан, нам, мелкоте, легче иметь дело с блатовыми, чем с государством. Оно не обеспечивает нормальные условия торга, не крышует нас и всегда найдет к чему придраться – три шкуры сдерет и не сыщешь управы.
- А тут по-православному?
- Тут – подлецы, но ты их знаешь в лицо и они держат первое же данное слово. А там - дебри, бумажки, переменные морды, гоняют от двери к двери, от стола к столу и день и неделю. А мне вкалывать надо, недосуг!..
4.
Да что пенять на других, с автором этих заметок случалось не лучше. Люблю пересказывать эпизод со знаменитым артистом и певцом Николаем Сличенко.
По своим обязанностям на телевидении я отбирал у гастролеров спектакли для показа по нашей программе. Подписывал договора на кругленькую, часто с хвостиком, сумму и сам же вел репетиции и передачи. Гостил у нас московский театр «Ромэн». Я уговорил Сличенко, многолетнего худрука коллектива, чтобы он продал нам свою лучшую постановку, а в оплату за показ ввел еще и сольное выступление певца и гитариста – самого Николая Алексеевича в удобный для него день и час.
- Сегодня у нас что, четверг?
- Да, - говорю, уже упиваясь победой.
Сличенко почему-то пощупал левый нагрудный карман своего френча и сказал:
- Значит, спектакль выдаете в пятницу?
- Да! – совсем возликовал я.
- Ну, а я приду к вам в субботу к двадцати ноль-ноль.
- Отлично! Выделяем для вас сорок минут эфира. Снимаем все наше скучное.
- До субботы! - маэстро пожал мне руку на прощанье.
В пятницу вся телестудия трудилась на славу. Огромное сценическое представление выдали на ура! В субботу отменили две деловые программы, оформили студию, словно в нее должен был войти сам Всевышний. К девятнадцати, как заведено, ждем знаменитого певца. Его нет. Уже половина двадцатого – нет гостя.
- Звоните во Дворец, где штаб гастролеров,- командую помощникам.
Звонят. Трубку никто не берет. Я человек нервный и мобильный: расставляю посты для встречи Сличенко здесь, а сам прыгаю в машину и – в его штаб.
- Николай Алексеевич опаздывает, - набрасываюсь на администратора его театра.
- Николай Алексеевич? – странно вскрикнул москвич и сел. – И вам того?..
- Что значит «того»? Он позавчера, в своем временном кабинете, обещал мне, что выступит в нашей студии со своей гитарой.
- И черноморцам обещал…
- Что значит - обещал черноморцам?!
- Позавчера, когда Николай Алексеевич говорил вам, что придет с гитарой в студию в субботу, у него в левом нагрудном кармане уже лежал билет на пятницу, в Москву.
Я вспомнил, как маэстро, прежде чем пообещать, погладил свой левый нагрудный карман. Но ведь он, не моргнув глазом, гарантировал свое выступление у нас.
- Что это, - возмущаюсь я. – Наследственное от деда-прадеда?
Ответа не последовало. Пришлось срочно, по телефону, восстанавливать прежние скучные программы и понести на своем сердце еще один рубец.
Анатолий Маляров.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике