НАДЬКА

Дачная остановка – место особенное. Здесь не только ждут автобус, но и встречаются поговорить «за жизнь», посудачить, обсудить проблемы глобальные и местные… Женщины – о детях-внуках-кошках-собаках, мужики – о политике-футболе-боксе. Дачные тинейджеры – лузгают «семки» и «трещат» за своё. Короче, такой себе клуб по интересам. Пообщаться всегда есть о чем: пока тот автобус прикатит.
Сосед по даче отставной полковник Михал Михалыч особо баек не травил, в политику не встревал, молодняк не журил. Особняком не держался, но и запанибрата с соседями тоже не был. В общем, нормальный такой дядька.
Ходили слухи, что служил он где-то далеко: то ли на «дальнем пограничье», то ли выполнял интернациональный долг в одной из дружественных соцстран, типа тех, где борцы за торжество Интернационала «позавчера только с пальм послазили» (так любила говорить соседка напротив, тетка Вера). Но это были лишь слухи, а сам Михал Михалыч о службе помалкивал.
Но однажды отставник не выдержал. Как всегда воскресным вечером, народ собрался на остановке с ведрами-кошелками переть домой дары сада-огорода и, заодно, поделиться с соседями по кооперативу последними городскими сплетнями. Тема кровавых жестокостей в городе дачников стороной не обошла: как же, весь Интернет трубит, и телевидение, и газеты: все смакуют, даже, эвон, Малахов о Николаеве передачку сбацал.
Каждый пытался вставить своё, строили предположения насчет судеб героев, дружно одобряли, что кого следует «прижали к ногтю», наказали по всей строгости и т.д., а дед Коля с соседней улицы вообще сностальгировал, что, мол, при «отце народов» такого бардака не было, молодежь трудилась, а кто не хотел работать – тоже трудились, но принудительно и где надо!
Михалыч слушал, посмеивался в седые усы и молчал. Забавляли отставника пересуды, да пускаться в пустой треп не хотелось.
- Слышь, сосед, а ты чего молчишь-то? – не выдержал дед Коля. – Народ вот высказывается, а ты?..
- А чего рассуждать? Раздули на весь мир, как мыльный пузырь. Раньше тоже случалось, и даже похлеще, только молчали. Вот у нас в Забайкалье в 69-м случай был…
***
Нравились Надьке военные, ой как нравились. Дитя московской технической интеллигенции с ума сходило от людей в погонах, особенно с большими звездами. Но, как говорится, «чтоб генеральшей стать, надо за лейтенанта замуж выходить, да помотаться с ним по гарнизонам лет так двадцать».
Как на грех, напротив института, куда Надьку всунул учиться папенька чуть-ли не насильно («учись, доча, учись!»), - офицерское общежитие.
Вот и «втрескалась» Надежда в сурового майора-пограничника, да так, что забросила и учебу, и друзей-подруг отставила, и домой приходила раз через раз, за что безбожно отгребала от родителей. В общем, так ей вскружил голову командированный в столицу майор, что решилась Надька на побег. И таки сбежала, по-тихому прихватив из дому вещички.
Только оказалось, что застава на китайской границе – это не любимая мамина квартира, где каждый угол изучен и облюбован. Через месяц Надька откровенно заскучала: кино – только по выходным (и то если «УАЗик» из райцентра по болотам прорвется), танцы в клубе – и того реже, сверстниц – нет (фельдшер – жена политрука, женщина около сорока, - казалась двадцатилетней Надьке чуть ли не старухой).
***
- Оставалось одно развлечение: молодые офицерские кадры, - Михалыч сплюнул на дорогу и посмотрел в сторону Большой Коренихи, то ли вспоминая что-то, то ли выглядывая маршрутку.
- Ну, - подпрыгнул дед Коля, - дальше-то что? Только не говори, что она там со всеми подряд куролесила! В Союзе «этого дела» не было!
***
Он появился на заставе неожиданно. Приехал молодой лейтенант рано утром случайной попуткой, долго дожидался в штабе начальника заставы – так и задремал на фибровом коричневом чемодане. А когда услышал чьи-то шаги, встрепенулся и приоткрыл глаза… По скобленым доскам плыла Она – диво-дивное среди бескрайней сибирской тайги.
Надька окинула лейтенанта кокетливым взглядом, отметив про себя: «Очень недурен!» и упорхнула за командирскую дверь.
С тех пор в семье начальника заставы начались откровенные «непонятки». Вечно скучающая Надька порхала бабочкой, прихорашивалась перед каждым построением личного состава и начала проявлять невиданную доселе заботу о муже: напоминала, когда ему необходимо съездить в город, сама моталась в райцентр на рынок (километров эдак девяносто), таскала из леса ягоды на варенье…
Сам ли майор догадался, что «что-то здесь не то», или добрые люди поведали о похождениях бравого лейтенанта с командирской женой, сие история умалчивает. Но то, что майор застукал влюбленную парочку в деревенской баньке недалеко от заставы, - факт.
Подпер тяжелым дверь, облил бензином и бросил спичку.
***
- Страсти-то какие… - перекрестилась тетка Вера. – Ну развелись бы! Зачем живьем-то жечь?
- Любил наш командир Надьку. Простить не мог, – Михалыч закурил новую сигарету.
- Под трибунал попал? Убийство ж как-никак! – прищурился дед Коля. – Или на китайцев списали?
- Нет, не попал. Помер он…
***
…Прошло недели 2-3 после трагедии, и в один из вечеров застава была поднята по тревоге – на границе опять стрельба! Подумали, что китайцы лезут, ан нет: на Уссури даже волн не было. И только бойцы из секрета – белее снега. Доставили в штаб, допросили. Бормочут что-то невнятное да на командира со страхом косятся. Так и отправили пацанов от греха подальше в город под конвоем.
Через несколько дней – еще пальба. Уже возле складов. Выпустил часовой куда-то два «рожка», а куда – сам не знает. Трясется, как лист, и молчит. В тот день пограничники облазили все вокруг на предмет диверсантов – ну мало ли, - да так никого и не нашли.
Неделю спустя дежурные в штабе подскочили от истошных воплей начальника заставы. Всегда спокойный и немногословный, майор после смерти Надьки стал еще молчаливей и замкнутей. Домой часто не ходил, а ночевал в кабинете на старой, местами продавленной, оттоманке.
***
- После полуночи мы услышали из кабинета начальника такие крики, что кровь в жилах стыла, - продолжал свой рассказ отставной полковник. – Никогда еще не слышали, чтобы командир так… кричал. Стали ломать дверь, послали за солдатами, за врачом.
Молча, в грязной ночной рубахе она (или оно) сидела у майора на животе и зажимала ему глаза большими пальцами. Майор орал. И крик этот был уже не крик, а тонкий, почти беззвучный, вопль.
Первым опомнился наш старшина, вскинул автомат, выстрелил. Но пуля, даже не хлюпнув, прошла насквозь и ударилась в стену.
Оно обернулось, поглядело на нас слепыми бельмами глаз, улыбнулось и… растаяло. А на тахте остался лежать майор. Только уже мертвый.
- Кто ж это его так?.. – поежилась тетка Вера.
- Надька то была, командирова неверная жена. И помер он, как выяснилось, от разрыва сердца. Вот так вот… А вы говорите, что у нас тут только «ужасы», - Михалыч поднял руку: подходила долгожданная маршрутка.
Александр Сайковский.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике