Коляныч

Коляныч поднес стакан с мутной жидкостью ко рту, почувствовав тошнотворный запах, внутренне содрогнулся, но, задержав дыхание, насилу залил содержимое в рот. Он знал, что так тяжело «идет» лишь первая порция ежедневного «топлива»: скоро по телу разольется приятное тепло, в голове зашумит, но, главное, - приглушится раздирающая боль в ноге, которая с каждым днем становилась все нестерпимей и нестерпимей, такой, что без приличной дозы «наркоза» жить не давала.
По правде говоря, даже, если бы у него и не болело ничего, он все равно выпил бы. Как это – не употреблять – Коляныч напрочь забыл. Только сегодня он даже дружков своих не дождался, которые обычно приковыливали к его покосившейся хате после промысла на свалке ближе к вечеру. Он для них был проверенным корешем, у которого всегда есть выпить и закусить, ведь при «должности» человек, а постоянная «копейка» в их среде котировалась и ценилась. У них, бомжей, как? Есть «улов», значит, повезло, нет – «звиняйте» и перебивайтесь, как можете. А сегодня он, Коляныч, скорей всего, своей должности и положения лишится. Ему уже объявили, что нынче собирается правление садоводчества, где он «служил» сторожем и разнорабочим, а главным вопросом схода будет его, Коляныча, судьба. Мол, зима идет, и нога у него совсем плоха - отгнивает, и пьет он не в меру, и сторож из него никакой. Они, эти добропорядочные огородники, опасаются, что грядущие морозы Коляныч не переживет.
О здоровье его они пекутся! Такими хорошими, такими великодушными себя представляют, - с горечью вспоминал про себя Коляныч нравоучения членов этого самого правления. И что надумали, - в приют его спихнуть! Это ж курам на смех, его, Коляныча, - в богадельню! От досады, разъедающей душу, он сплюнул, налил в стакан следующую порцию обжигающей, вонючей жидкости, прилег на лавку и уставился в свой жирный плевок, медленно стекающий по краю полуразрушенной печки. Рассудок помутился, в голову лезли назойливые обрывки каких-то видений. А, может, это были сны?
…Он бежит по умытому росой лугу и никак не может догнать отбившегося от стаи гусака, которого надо вернуть домой. Он жутко боится агрессивную птицу, но еще больше опасается гнева отца, если наказ водворить гуся на место не выполнит… Мамка плачет и причитает о чем-то, но он, Николай, даже не пытается ее услышать и понять. Мамку, которая останется в этом глухом селе до конца своих дней, ему жалко, но он ничего не может с собой поделать, его манит и ждет новая жизнь: он едет в город… Кузьмич, мастер производственного обучения в ПТУ, держит их, «новобранцев», в ежовых рукавицах, но после занятий вчерашние сельчане отрываются по полной. В «программе» не только танцы-шмансы-обнимансы, но и «коктейли» из портвейновских «бомб» с пивом. За спиртное отвечает Николай, он самый рослый, ему в любом магазине продают горячительное, не интересуясь возрастом и не спрашивая паспорта… Профтех окончен. Он успешно влился в многотысячный коллектив Черноморского судостроительного… Жизнь скачет галопом: на работе – аврал за авралом, корабли сдаются чередой, - город Николаев впереди планеты всей, и это вдохновляет на подвиги и свершения. На личном фронте – тоже прорыв. Женитьба, рождение дочек - эти события стремительно сменяют друг друга…
Коляныч неловко привстал со своей лежанки, мельком взглянул на печь в поисках следа от недавнего плевка, но тот исчез, испарился, словно и не было его вовсе. Переваливаясь с боку на бок, встал и, стараясь не опираться на больную ногу, подтянулся к столу. Налил, выпил до краев наполненный стакан до последней капли. Покрутил в руках бутылку: на пару «приемов» еще хватит. На улице отыскал палку, с которой в последнее время не расставался. И поковылял к реке.
Утро было хмурым. На неубранном участке, выделенном во временное пользование сторожу, шлялась и хозяйничала осень. По небу ветер гонял набухшие влагой тучи. Но он знал, на скамейке, кем-то в незапамятные времена установленной на крутом берегу над рекой и спрятанной в дикой растительности, как в нише или арке, даже в непогоду уютно и одиноко. Устроившись, Коляныч хлебнул добрый глоток прямо из бутылки. Его уже не передергивало от гнусного запаха пойла, обожженная гортань на новую порцию почти не реагировала, по телу разливалась очередная волна тепла.
Коляныч глядел на свинцовую воду. Южный Буг в этом месте был широк, на горизонте средь осенней дымки виднелся край Намыва, желтые крыши пивных палаток в яхт-клубе, а если смотреть очень-очень пристально – до слез в глазах – очертания огромных кранов, возвышающихся над ЧСЗ.
- Чего у нас тогда не заладилось, Зин? – Коляныч аж вздрогнул от вырвавшегося вслух вопроса. Перед глазами снова возникли видения. Или сны?
…Погодки дочки перевернули их с молодой женой жизнь вверх ногами. Коляныч мельком подумал, что Зинке с пеленками в неблагоустроенном ракетнорощенском домике справляться было, наверное, нелегко. Впрочем, об этом он, уважаемый коллегами судостроитель, тогда не думал. Он работает? Работает! Деньги приносит? Приносит! Семью содержит? Содержит! А бабское дело – детей воспитывать да дом содержать. Зина же его пилила и пилила. А он что, права не имеет после тяжкого рабочего дня с мужиками пива выпить? Имеет! Впрочем, что она там причитала, его не трогало. Выслушал, отряхнулся и дальше пошел.
Все рухнуло, когда развалился завод вместе со всем судостроением. Не стало работы, не стало денег. Завыли все, а Зинаида и подавно. От ее стенаний и упреков продыху не стало. Сама она из миловидного создания превратилась в ненасытную и вечно недовольную мегеру, от который Коляныч сбегал, куда глаза глядят, лишь бы дома не бывать. Одно время пристроился грузчиком на рынке. Платили кто как - авоськой картошки, шматом сала, но чаще «ходила» другая «валюта», которую домой некому и незачем было нести, - самогон или плохая водка.
В тот вечер Коляныч тащил домой мешок арбузов. Из последних сил тащил, с ног падал, но добычу из рук не выпускал. Больно уж «урожайный» день удался: сначала его «поллитровкой» отблагодарили, потом Петров с Мишаней в свою конуру пригласили. Посидели. А когда уже расходились, на пути попался прицеп с арбузами. Помогли ребятам, разгрузили и себе набрали, сколько каждый мог утащить.
Оценила эта стерва его старания и усилия? Как бы не так - такой скандал закатила, все припомнила: и что дом ее, а он тут никто, и что лентяй, алкоголик и неудачник, неспособный семью прокормить. Унизила так, что стерпеть было нельзя.
Коляныча передернуло от таких воспоминаний, и, встряхнув остатки живительного напитка, он приложился к горлышку. Сколько ж лет прошло с того дня, - лет 20? Больше?
В голове у Коляныча что-то пульсировало и взрывалось как вспышка, озаряющая ярким светом эпизоды из его бродячей жизни.
Конечно, после таких слов супружницы он из дома свалил. Он, мужик, не собирался терпеть вопли полоумной истерички. Думал ли он, что его скитания растянутся на годы и годы? Да нет же, полагал – напугает свою «половину», и она сама прибежит, на коленях приползет просить его вернуться. Впрочем, не думал он ни о чем, - криво улыбаясь, признался себе Коляныч.
Долгое время он так и скитался по центральному рынку. Что заработал, то проедал-пропивал вместе с Мишаней, Толькой Синяком, Хорьком, Валюшей и еще кем-то, имена которых уже позабылись. Что-что, а прокормиться тут было можно, да и «на выпить» хватало. Главное, никакой тебе «лесопилки» под боком, постоянно чего-то требующей, друзья-товарищи-то не зудели в уши, что детей кормить-одевать надо, а дом – латать и ремонтировать, – им было все равно.
Поначалу он ждал, что жена придет за ним, потом ждать перестал, его прежняя жизнь стерлась, исчезала из памяти, будто ее заволокло густым туманом, как сейчас противоположный берег, - не видно уже ни Намыва, ни яхтклубовских пивных палаток, не говоря о высотных кранах славного некогда судостроительного завода. Иногда о ней, жизни дома, он вспоминал тут, на дачах, куда попал после жуткой драки с такими же бомжами, как сам, за право обитать в теплом подвале. Ту битву он проиграл и решил убраться из города, провести зиму на пустующих дачах. Ему повезло, садовники-огородники после серии краж срочно искали сторожа. И то, что он оказался из той же компании лиц без определенного места жительства, было даже хорошо. Ведь такой такого видит издалека, такой такого разумеет. Коляныч надежды оправдал, убедил «залетных» на его территории ничего не трогать. Ему тут нравилось, на природе было почти, как в его селе или в Зинкином доме в Ракетной Роще, застроенной неказистым частным жильем.
Сквозь пьяную дрему Коляныч почувствовал ноющую боль в ноге, которую и повредил в той знаменитой драке за угол в теплом подвале, - цена оказалась слишком высокой. Тупым гвоздем мозг сверлила мысль, что не надо было тогда уходить из дома, терять здоровье, Зинку и дочерей. Как они там, он не знал…
…За несколько лет владельцы дач в близрасположенных к городу садах к Колянычу привыкли. Его подкармливали, привозили старые вещи и кое-какую ненужную самим домашнюю утварь, его привлекали для выполнения простых хозяйственных нужд на участках и давали за это денежку. К его судьбе большинство не осталось безучастным и сейчас, в его беспомощном состоянии. Решение проститься с Колянычем было нелегким, но было понятно, что еще одну зиму на дачах он не переживет. Чиновник среднего звена, член садоводческого общества, похлопотал и выбил ему место в центре для бездомных. Коляныча, переодетого в чистую одежду и снабженного всякими яствами на первое время, как важного господина, с ветерком увезли на новое место жительство. Коляныч плакал…
Когда через месяц инициаторы помещения бывшего сторожа в центр навестили его, то обнаружили потухшего и ко всему безучастного сильно пожилого одноногого мужчину. Со своим визитом они едва успели, - через несколько дней Коляныч должен был отправиться в приют для инвалидов в один из районов Николаевщины. Он плакал и просился домой – на дачи.
Агита Исайкина.
Коллаж Алексея Троянова.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике