Жизнь, которой не вернуть

Вырезка из старой газеты, в которой опытный читатель по гарнитуре безошибочно узнает «Южную правду». На этом клочке – фото николаевского журналиста Георгия Ежелова. На снимке, бесхитростно названном «Важный разговор», ребятня, одетая по моде начала восьмидесятых – кто с мячом в руках, кто с мороженым в вафельном стаканчике, а один пацан почему-то даже с букетом, – обступила парня в милицейской форме. Улыбающийся милиционер, слегка наклонившись к юным слушателям, говорит им о чем-то интересном. Его открытое лицо и искренний взгляд располагают, вызывают доверие. Дети будто замерли, поедая глазами человека в погонах.
– Посмотрите, неужели он мог в своей жизни сделать кому-то плохо? – нервно теребя платочек, смотрит на меня внушительного вида старушка своими выцветшими, полными слез глазами…
Целыми днями, которые она проводит в одиночестве, баба Аня часто смотрит на пожелтевшую, изрядно потрепанную вырезку. Она напоминает ей о той, прежней жизни, которая уже никогда не вернется.
Сказать, что судьба была неблагосклонна к бабе Ане – не сказать ничего. Злодейка не просто одарила её сомнительным счастьем заполучить пресловутый фунт лиха, она трепала и рвала, швыряла по волнам жизни от одной неурядицы к другой, а затем и вовсе, окончательно и бесповоротно повернулась спиной.
Баба Аня, родившаяся в семье военного и долго скитавшаяся по бескрайним просторам одной шестой части суши, имела все: мудрых родителей, ласкового мужа и двух прекрасных сыновей, беззаветно любимых ею. За каждого мальчика она готова была пройти сквозь огонь и воду, перетерпеть любые адские муки и без сомнения отдала бы жизнь. Но её жизнь никому не понадобилась. «Наверное, Всевышний просто забыл обо мне», – вздыхает баба Аня. А вот из близких и любимых ею людей не осталось никого.
Сначала она развелась с мужем, который стал основательно прикладываться к бутылке, превращая её жизнь в ад. Потом не стало родителей, и она оказалась одна с двумя детьми на руках. Впрочем, сказать что одна – тоже не скажешь. На Кавказе, где она тогда жила, так не бывает. Родственники, пусть и не очень близкие, старались помочь ей. Хоть по происхождению они были и русскими, но законы гор почитали. Впрочем, почему законы гор? У русских тоже заведено не бросать своих в беде.
А потом появился Он – мужчина из Николаева. Подумаешь, что на десять лет старше, зато – настоящий мужик, каких и на Кавказе не всегда сыщешь! В теперь уже далеких семидесятых он увез её в свой город, где трудился на Черноморском заводе, несмотря на инвалидность, полученную еще на войне. Старший сын обзавелся семьей и остался, а младший переехал вместе с отчимом. Благо долго в квартирной очереди стоять не пришлось: им с мужем и сыном на троих ЧСЗ выделил просторную «двушку» в одном из первых домов Намыва. Бугский лиман плескался у них под самым балконом, хоть удочки закидывай! Сегодня на этом месте построен огромный микрорайон и реки из её окон уже давно не видно.
Жизнь старшего сына не складывалась. У него умер маленький ребенок, после чего совершенно расстроились отношения с женой. Он развелся, переехал в Николаев и поселился в однокомнатной квартирке.
А вот младший – Гриша – подавал большие надежды. С раннего детства у него было особое, обостренное чувство справедливости: «Мама, почему у меня есть велосипед, а у соседского Васьки нет? Ведь он тоже кататься хочет, можно, я ему свой на время отдам?». Взрослея, он все больше увлекался книжками про милицию и пограничников, записался в кружок «Юный дзержинец» и умудрился попасть в армию раньше восемнадцати. Причем – в обожаемые им пограничные войска, где заступал на охрану госграницы с собакой-овчаркой, совсем, как в книжках, которые читал в школе.
Обычно армия быстро выбивала из голов неоперившихся новобранцев наносной флер патриотической романтики. С Григорием такого не случилось. Вернувшись, он пошел работать в милицию. Взахлеб рассказывал маме о погонях, задержаниях, засадах. И однажды прямо во время дежурства познакомился на улице с девушкой Ритой, с которой у него завязались серьезные отношения. А дальше – женитьба, рождение дочурки Лики. Молодые поселились с родителями Риты в другом конце города, в бесконечных лабиринтах пятиэтажек. Так она сама настояла.
Но вскоре сказка кончилась. Жизнь с родителями жены оказалась тяжким испытанием. Им не нравилось в зяте решительно всё – место работы, заработок, его отношение к жизни. Начались скандалы.
Когда ранним утром Гриша возвращался с дежурства, семья собиралась на кухне и с осуждением смотрела, как он, голодный, шарит в холодильнике в поисках съестного. А потом начиналось:
– Ты кто такой, шо ты туда лезешь? Ты туда что-то ложил? Да ты сначала пойди, купи и положи, а потом уже объедай. А когда ты нашей Риточке подарки делал? Ты вообще кто: муж или так, пожрать-поспать заскочил? Боже, где только она откопала такого женишка!
Тесть с тещей заходились в гневе, срывались на крик. Тут просыпалась испуганная малышка и оглашала квартиру воплями.
Разумеется, от таких «приветствий» кусок в горло не лез, хотелось поскорее бежать, куда глаза глядят. Гриша стал со службы все чаще возвращаться к матери.
– Ну что за семейка, а еще педагоги! – сокрушалась тогда еще сравнительно молодая баба Аня.
Действительно, Рита – выходец из семьи педагогов, сама окончила филфак. Но покладистые и учтивые в школе, покорно одобрявшие «политику партии», рассуждавшие на темы морали и порядочности, охотно цитировавшие ученикам выдержки из материалов очередного съезда и «Кодекс строителя коммунизма», после работы они мигом превращались в домашних тиранов. А во всём «Кодексе» им больше всего импонировал пункт два, заканчивавшийся словами «кто не работает, тот не ест». Нельзя сказать, что зарплата милиционера была ниже, чем у учителя. Но одной милицейской зарплаты им оказалось мало: их Рите требовался богатый «прынц» на белом коне.
– Мамуля, ну где найти столько денег, – делился переживаниями Гриша, – взятки брать? А что, у нас и так зарабатывают. А еще бывает «пэпээсники» поймают вечером пьяненьких мужичков, «сбрызнувших» получку, и отберут всю зарплату до копейки. Хоть бы семьям этих работяг что-то оставили, гады!
Баба Аня, за свою жизнь где только не работавшая: и в здравотделе, и в военторге, и даже руководителем сектора конструкторского бюро, – складывала кровные копейки и пыталась сунуть Грише: на, мол, купи что-нибудь своей благоверной. Он шел, покупал подарок. Но надолго его не хватало, и Гриша возвращался к матери.
Тогда уже Рите не хватало его. Она строчила письма, которые отправляла Грише по почте. У бабы Ани до сих пор сохранился ворох таких писем, написанных твердой рукой учителя: каллиграфическим почерком, без единой помарки, ошибки, даже с цитатами классиков.
«Прости, я решила, что ты неучтив по отношению к моим родителям и, сама того не желая, сорвалась в крик. Я понимаю, что вела себя недостойно, словно истеричка, унижая тебя и себя. Понимаю и то, что после всего произошедшего не имею морального права просить тебя о снисхождении. И все же, я прошу, я на коленях умоляю: прости меня, глупую и несдержанную девчонку. Прости и возвращайся. Обещаю, нет – что там обещаю – клянусь: подобные ссоры между нами никогда больше не повторятся».
Гриша возвращался, и всё повторялось вновь. Наконец он ушел окончательно и перестал видеться даже с дочуркой, поскольку Рита не отпускала ребенка, разрешая общаться с ней только у себя. По недоброй традиции каждый визит выливался в очередное выяснение «кто кому Рабинович» и кто кому чего должен.
Тем временем произошло печальное событие: скончался муж бабы Ани, инвалид войны. После похорон Рита подала на развод, требуя от мужа финансовой сатисфакции. После первого же заседания Гриша напрочь отказался ходить в суд.
– Эта семейка своим хамством меня настолько вывела, что я прямо при судье чуть не съездил им по физиономии, – жаловался он, человек, который прежде и в кошмарном сне представить не мог, что готов поднять руку на женщину.
Жена и тесть с тещей в самом деле не стеснялись. На публике они истерили, обвиняли Гришу в бытовой беспомощности и пьянстве (на первое заседание из-за гипертонического криза он пришел с багровым лицом, что сразу стало козырем в руках оппонентов), в материальных потерях. Досталось и бабе Ане, которая ходила на заседания за сына.
Наконец их развели. После этого Рита засобиралась в Европу, где нашла себе кавалера. Союз развалился, грянули «лихие девяностые», и каждый устраивал жизнь, как мог. Гриша готов был дать разрешение на вывоз ребенка, но при условии, что Лику будут иногда привозить в Украину для общения с ним. Рита отказала, Гриша отплатил той же монетой, не дав разрешения на выезд. Заграничный жених не стал ждать, чем всё закончится, и тихо слинял.
А бабу Аню постигли два новых удара. Сначала умер старший сын, уже долгое время живший словно отшельник. Он так и не смог оправиться от смерти своего ребенка, так и не завел новую семью, не мог найти место в жизни, осунулся, все больше мрачнел, хворал, тихо угасал и, наконец, ушел из жизни. Вслед за этим – словно мало бед выпало на бабы Анину голову – серьезно заболел Гриша. Службу в милиции пришлось оставить. Теперь уже алименты на Лику вместо него платила сама бабя Аня, хотя, конечно, могла этого и не делать.
Медики долго разбирались с Гришей, не могли поставить правильный диагноз. Дошло до инвалидности. Ему становилось всё хуже, требовались новые обследования и лекарства, а наша «бесплатная» и бездушная медицина обходилась семье в среднем в сто долларов в день. И это в девяностых, когда сто баксов для многих были приличной месячной зарплатой!
Деньги стремительно таяли, но они уже ничем не могли помочь. Случилось непоправимое: Гриша умер. Причиной смерти врачи определили крупноочаговый панкреонекроз. Рита высказала возмущение тем, что баба Аня, считавшая бывшую невестку чуть ли не главным виновником смерти сына, не пригласила её на поминальный обед. А когда убитая горем немолодая женщина поинтересовалась, должна ли она теперь платить алименты на внучку, Рита, потомственный педагог, хлестко отрезала: «Не твое собачье дело!».
Правда, вскоре она смягчилась и напомнила, что Лика имеет право унаследовать половину имущества Гриши. А поскольку квартира бабы Ани записана на двоих, то её четвертая часть по закону отходит внучке. Старушка не стала перечить, отдала Рите техпаспорт и документы на право собственности для оформления доли внучки. Эти бумаги ей так и не вернули, что там оформили – она не знает.
Шли годы. Рита вновь вышла замуж, но её второй муж вскоре умер. После этого умер брат, живший в другом городе, потом – отец. Рита осталась с Ликой и старенькой матерью. Взрослую уже Лику переселили в квартиру, доставшуюся Рите после смерти её бабушки и деда. Всё это время они общались с бабой Аней крайне редко, только по большой необходимости, да и то сквозь зубы.
Недавно добрые соседки нашептали бабке, что Лика и не внучка ей вовсе. Мол, Гриша переболел свинкой уже взрослым, в тяжелейшей форме, посему детей иметь не мог. В подтверждение бабе Ане принесли мудреную медицинскую энциклопедию, от красочных цветных картинок вскрытых и по-мясницки разделанных человечьих органов в которой у неё тут же закружилась голова.
– А ведь и правда, она как не родная, – кипятилась баба Аня. – Ни разу не называла Гришу отцом, меня – бабушкой. А ведь я предлагала: хочешь – переходи ко мне жить, помогай в хозяйстве, ухаживай за мной. Тогда унаследуешь себе всю квартиру.
Но Лике старая бабка не нужна. Своя квартира у неё и так есть. Её куда больше интересуют деньги, которые она сможет выручить от продажи своей доли. Вот только кто купит четверть квартиры? Только тот, кто унаследует остальные три четверти. Такой человек есть – Алиса.
Алиса – подружка Гриши. Когда-то баба Аня хотела, чтобы он на Алисе и женился. «Нет, – объяснял ей Гриша, – Алиса мой друг. Дружба – это дружба, а любовь – совсем другое!». Алиса помогала Грише во время болезни, давала необходимые деньги, помогла его похоронить по-человечески, а потом взяла старушку под свою опеку. Баба Аня давно переполнена болячками и не выходит из дому. Хотя её пенсия по инвалидности выше обычной, средств все равно не хватает. Алиса за свои деньги сделала старушке ремонт: металлопластиковые окна, добротные двери, ламинат, кондиционер, бойлер, отзывается на все просьбы и старческие чудачества.
Баба Аня не может простить Рите и Лике, как она считает, предательства. И потому оформила завещание на Алису. «Она мне сделала много хорошего, так ей пусть память останется», – говорит бабка. А вот Рита с Ликой за все эти годы ей ничем не помогли – ни копейкой, ни по хозяйству, ни добрым словом. «Терпеть их не могу», – признается старушка.
…Чуть ли не каждый день баба Аня с трудом дотягивается до древней коленкоровой папки, достает пожелтевшую газетную вырезку и подолгу вглядывается в неё. Она давно «заучила» фотоснимок с сыном и, будь художником, могла бы воспроизвести его точь-в-точь вплоть до мельчайших деталей. Но она не художник, а всего лишь старая больная женщина, проводящая остаток дней в звенящей пустоте одиночества.
Станислав Козлов.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике