С днем рождения, маэстро!

Есть люди крупные, но живут с опаской: как бы массмедиа, молва или собственный ненадежный уровень интеллекта не опустил их в глазах общества. Есть особи, махнувшие на себя рукой: мол, когда-то не вышли в люди, так теперь надо смиренно и виновато ходить ниже себя ростом. Есть еще сотни характеров, которые играют себя, разумеется, не имея представления о теории игр.
Я более тридцати лет знаю Николая Кравченко, человека заметного и, казалось бы, изощренного в лицедействе, который и не играет себя в жизни и равнодушен к неверным оценкам его личности в обществе. Он таков, каков есть и в творчестве и в быту, он умеет нести свой крест весело и надежно, как и подобает современному интеллигенту.
Завтра ему шестьдесят лет. Телевидение, газеты, родные подмостки и молва скажут ему тысячи возвышенных и уместных слов. Я же, на правах старого друга, позволю себе пошутить. Ведь даже Юлия Цезаря, вослед за триумфом, – вышучивали.
Два отрывка из книги о нашем земляке, над которой я работаю. Борзовик
Николай Кравченко не всегда был художественным руководителем, заслуженным деятелем, орденоносцем, даже Николаем Антоновичем не был. В лучшие годы, то есть, двадцать пять лет тому – он всего лишь женатик, кормилец при двух крошках и привязанной к ним супруге. Ретиво служил актером на вторых ролях, водителем театрального микроавтобуса, электриком, но главное - борзовиком. Обязанности последнего – это язык через плечо, и на перекладных, автостопом, петушком-петушком по градам и весям с пачкой билетов под мышкой и запасом самых убедительных пошлостей на языке. Навязывай, парень, ни в чем не повинным обывателям свои спектакли. В Николаеве – еще куда ни шло: освоены пределы; обаятельный и словоохотливый Коля за неполных четыре года стал всеобщим другом, малые начальнички брали билеты даже на тех своих сотрудников, которые, кроме как в трактир, другой дороги не знали.
То дома, а вот на гастролях!..
Кубань. Последний месяц лета, а это значит, что в Краснодаре уже погостили два московских театра и вымели карманы граждан и профсоюзные кассы начисто. Афиши наши висят, актеры расфасованы по номерам подешевле и частным квартирам, угощаются на остатки командировочных, ждут приглашений на сцену и в бухгалтерию; а это вероятно лишь при хотя бы минимальной добыче степного волка Коли Кравченко.
- На открытие зал заполним чиновниками, - сказал директор нашего театра. - А ты, Коленька, мотай по станицам, там колхозы еще дышат, выкачивай осадки.
- Автобусом? Так в баке сухо.
- Лучше всего двинь на конезавод-миллионер. Хозяин там – министр, - как всегда, не вникает в подробности шеф. Знал, Коленька выкрутится.
Скорый на разум Кравченко тут же дознался, что старый коневод и конокрад любит, когда от гастролирующих театров к нему прихватывают смазливую актрисулю на первые роли и оставляют с хозяином на пару часиков для «беседы». Но тут не пофартило: обе наши героини трудятся рядом с супругами, а молоденькая субретка аккурат влюбилась в главрежа и ждет главной роли. Играть пришлось без козырей!
К тому же, вынужден искать попутный груз, все-таки девяносто километров туда да обратно, это же полторы канистры горючего минимум. Напросилась опечаленная родня: преставилась бабуся, а перед смертью успела завещать - только в родном хуторе лежать хочу. Гробик куценький, из нестроганой доски,
Сопровождать вызвался родственничек - такому тоже подошло бы ложе рядом с покойницей. И правда, перед самым отъездом патруль схватился за сердце:
- Ох, исплакався нивроку, не можу…
Коленька спешил, потому согласился без сопровождающего, в одиночку, доставить деликатный груз «до другого хутора от конезавода, с того боку, Свийськый зоветься».
- Понял. Привычное дело, - рыкнул он и нажал на газ. Выхода не было: бак залит.
На проспекте поднял руку случайный и хреновенький казак:
- Атаман, визьми до станицы.
- Это где это?
- По дорози, покажу. На цыгаркы дам.
Слава Богу, не так страшно покойницы за спиной.
Жара ударила еще с города, а от казака несло сивухой, к тому же он говорливым оказался до помрачения головы:
- Ото бачышь, сыне, крайнюю хату за мистом? Там у мэнэ дочка. Ховався от коллективизации в тридцать третим.
В степи солнце было немилосердным. Распарился не только борзовик-водитель-актер-осветитель, но и двигатель, стрелка зашкаливала. Приостановился в виду хуторка на кургане, чтобы открыть капот и помахать полой на двигатель. Казак роскошно привалился спиной к кабине и вещал:
- Ото бачыш, сыне, крыныцю? Вид неи друга хата, бачиш? Там у мене дочка. То в сорок семим я був на вивозци бурака.
Совсем дохленьким докатил Коля до большой станицы.
- Это еще не конезавод?
- Та ни, алэ я тут зийду.
- Что, и тут «е дочка»?
- Тут никого нема. Був сын, алэ в сэмыдэсятим знайшов мэнэ, набыв морду и подався в Тюмэнь.- Старик воровато и не по годам ловко спрыгнул на грунт.
- Прошу прощения, а хутор Свийськый по какой дороге?
Казак махнул короткой ручкой отчепного и скрылся за хатой, чтобы не платить за доставку.
И правда, по указанному проселку, словно на раскаленной жаровне, вскоре возник милый не то зимовник, не то кошара. Подкатил со вздохом облегчения к двум подвязанным «хусточками» старушкам, несомненно, траурного вида.
- Принимайте землячку, царствие ей небесное! - И победно глянул на показчик: бензина было еще полбака. На конезаводе заправят, решил Кравченко, веря в свою звезду.
Старушки по очереди подошли к распахнутой дверце, подслеповато оглядели гробик и отрицательно покачали головами:
- А звидкиля вона?
- Так велели доставить вам,- опешил добряк и всеобщий друг Коленька.
- А навищо вона нам? Своих нэма кому ховаты. Як зваты нэбогу?
- Еще незадача! Откуда я знаю…
- То, мо, ты хочеш ии нам пидкинуты!
- Э-э, бабушки! С вами за упокой не выпьешь. Соберите вашу громаду, допросим.
- А оце й уся наша громада, я та кума Фэкла.
Колготня продолжалась, толку не находилось, а время не ждало. Острый и находчивый Коля принимал решения масштабные и сразу. Вот прихватит покойницу на конезавод, потом в Краснодар. Бог с ними, со страхами за спиной. Скинет, где взял, может, успеет без ароматов.
Конюшни, базы, жилые строения и, особенно, управление конезавода выглядели по-царски. Даже не верилось, что такое где-то есть в Стране Советов. После долгих стараний впустили в приемную при секретарше в летах и бравом «джуре» в жокейке и с хлыстом. Выморили на кожаном стуле в уголочке. Коля даром время никогда не тратит: приготовил красивую речь, одернул рубашечку и брючата.
Впустили. Не кабинет, а зрительный зал, только без бельэтажа. В глубине – стол-сцена, кресло-трон. На нем - с глазами навыкате узурпатор старше преклонных лет в чесучовом костюме и «вышиванке» нараспашку.
- Ну? – остановил визитера на пороге, принудил взглядом вытянуться в струнку.
Кравченко включился:
- Об огромном значении драматического искусства, даже в глубинке, повторять не вам, просвещенному человеку. Наш репертуар состоит из современных пьес о труде и счастливой жизни. Есть даже кубанская пьеса Софронова «Стряпуха замужем»… - Дальше еще цветистей и речистей.
В жабьих глазах владыки восприятие – не то! Душой он гонял табуны, спаривал маток, принимал боссов из партии и министерств, высматривал молодок для отдушины. Наконец рыкнул:
- Ты один явился?
- Пока да. Коллектив - по вашему указанию, - и вскинулся, готовый на все.
Хозяин сполна набрал воздуха и выдал:
- Так вот, катись, откуда прибыл. И чтобы ноги ни твоей, ни твоего коллектива ни я, ни мои табуны здесь не видели!
Под ногами дрогнула земля, в глазах замельтешили и показатель счетчика горючего, и сотня километров по несказанному зною, и куцый гробик со старушкой, которая только после смерти и прокатилась в театральном автобусе, и древний казак с живописным прошлым…
И все же Коля Кравченко умеет понять даже змея-горыныча: два столичных театра с сопроводительными рекомендациями от ЦК и Совета Министров – это же Мамай прошел по Кубани дважды!
Говорят, актеры – дети, с поправкой - сукины дети. И жизнь у них с поправкой…
Финалов было несколько. Старуху сдать удалось лишь со второй попытки, в Краснодаре же не знали, что Кравченко – всеобщий друг и - Коленька. Зато, пока искал ее потомков, а потом искал управу на этих потомков в горсовете и по соседям, привык к покойнице и вообще перестал бояться усопших. Актерским детишкам на молочишко денежек пробивной парень таки добыл. И теперь, двадцать пять лет спустя, уже сам директор и художественный руководитель, когда толкает подчиненных на подмостки или в районы за поживой, да просто во исполнение своих решений, то Николай Антонович хорошенько знает, что и где поджидает бедняжек. И этому пониманию не мешают ни должности, ни регалии; все такое человек проходил, нажил своим горбом и серым веществом головного мозга…
Эффенди Мыкола
Когда Анкара приглашала уважаемого специалиста, художественного руководителя и директора крупного театра, то, в полном согласии с обычным дипломатическим этикетом, обещала: в аэропорту вас встречает машина. Водитель знает русский язык. Везут вас в гостиницу. В достойной обстановке – вечерний турецкий чай с лавашом и бараниной. Спите в номере-люксе. Утром подходит лимузин с переводчиком. Едете в посольство вашей страны с визитом и своими предложениями. Получаете полную поддержку. Потом вас везут в министерство турецкой культуры. Там и решаете (положительно!) ваш творческий вопрос.
Гладко было на бумаге, однако турки не знают продолжение поговорки, наше, исконное: но забыли про овраги, а по ним ходить…
В самолете Николай Антонович спал. Хохлы всегда спали в дороге: на чумацком возу, на арбе с сеном, с развитием цивилизации – в кузове полуторки, потом - в салоне «Запорожца», с приходом из-за бугра прогресса – в иномарке. Когда же еще поспать, если всякий деятельный мужик у нас тянет три-четыре лямки, к тому же вечно спешит, оглядывается, не достает ли по затылку: в старину - пан, позже - парторг, теперь – напрочь освободившийся «пипл».
Прилетел ночью. Спрыгнул с трапа и к стоянке. Машины - самые разные: мерседесы, ауди, даже линкольны. К таким парадам наш менталитет не готов. Выбрал Антоныч, как урожденный хохол, самый скромный лимузин: четыре колеса, квадратная коробка, нечто среднее между «Запорожцем» и «Славией» – подбежал.
- Эффенди, эффенди, - угодливо залепетал подстарок, с виду турок, вот только без чалмы и не при сабле.
Дверца распахнулась, потом долго билась о створку, пока прихлопнулась. Наш привычный к такой музыке путешественник со сна упал набок на сиденье и еще чуть-чуть обнял Морфея.
- Готель! – не то во сне, не то наяву скомандовал по-европейски.
Вез местный товарищ хорошо, только при разлуке потребовал плату за прогон. Странно, обещали все услуги за счет принимающих. Где нас не обдирали на протяжении веков! – ляхи, москали и те же турки! Ткнул предпоследнюю купюру «уе», пошел на фонарь у подъезда. Красный? Тронуло сомнение: туда ли привезли. Человеку нужны связи культурные, а не порочные. Успокоился только когда второй и третий раз, уже в холле и на лесенке, обозвали «эффенди» и указали на второй этаж.
И тесный, как бы задымленный кальяном, зал, и шаткая лесенка, и особенно номер - три на три метра и без малейшего шарма - показались Антонычу слишком уж! Ни чаю, ни лаваша с шашлыком и пловом… Впрочем, турки, что с них возьмешь: и казаков четыре столетия тому назад дурили, и теперь не образумились. А сон внутри нашего человека продолжался. Мы люди привычные к лишениям: упал, как стоял, отключился.
Утром тоже никаких движений со стороны властей. Уже и живот подтянуло, и долларов осталось на раз прикурить. Позвонить бы, пожаловаться, так у них тут, хоть и цивилизация, но своя валюта – наш счет на мобилке не играет. Да и куда звонить? Сидит дважды заслуженный деятель искусства и думает: не в ясыр ли заманили бедолагу? Придут двое в чалмах и с обнаженными мечами, кастрируют и – в гарем. Вместо уважаемого эффенди назовут почтенным – евнух. Вот жизнь-то будет. Дома окружен актрисами, не всегда героинями, чаще благородными старушками и характерными язвами, пусть сторонится их, власть ведь милее любой женщины – любовь и долг, по системе Станиславского. А все же потенциально любая может быть его. А в гареме – красавицы высшей пробы, и рад бы, но увы и ах, грехи в рай не пускают. Смотрел на себя со стороны и хохотал от души.
Пришли-таки, именно двое, один полицейский, большой и с усами, другой коротышка, юркий, оба черные, но без чалмы и палашей. Заговорили разом и снова же: эффенди, эффенди Мыкола! С перепугу Антоныч понимал иностранцев от слова до слова. Отвечал им на их же языке, заикаясь, но, странно, и они его понимали. Пять минут спустя оказалось, что говорили все трое на чистейшем украинском, хотя двое – турки, а третий – николаевец, то есть, без роду и племени. Возрадовался: растем, цивилизуемся.
В украинском посольстве сидели солидные, любезные, покладистые люди, видно, хорошо тут устроились, не надо мотаться по нашим управлениям, доставать копейку актерам на пропитание, не гонять в районы, чтобы бедным селянам продать спектакль, не лететь через море к туркам для совместной постановки ради пиара и подкорма тех же «сукиных детей» актеров. Да Бог с ними, чинушами. Главное, что стелились ковром и ласкали словом. Когда улыбки совсем расцвели и устные обещания содействовать организационно и материально были дадены, пришел писец с бумагой. Надо было заполнить договор и поставить подписи. И тут Антоныча угораздило: вписал: театр – художественный, академический… улыбка посла росла. И вдруг вписал - русский! Турецким ятаганом смело очарование и улыбку с лица хозяина.
- Русский?!
- А что?..
И тут эффенди Мыколу подвела искренность: руководит-то он в Украине, но русскоязычным театром, и смеет не скрывать это.
Ушел ни с чем. Придется снова, как и дома, завязываться в два морских узла, выворачиваться наизнанку, чтобы своим горбом вытащить и совместную постановку, и сдержать слово, данное коллективу. Да и реноме собственное не уронить…
От автора. На этом прервемся, редактор не дает больше места на полосе. Скажу только, что Николай Кравченко таки устроил совместную украинско-турецкую постановку «Роксоланы», идет она за бугром и по сей день. Главную роль играет наша Ирина Бенчевенга, которую расторопный худрук и директор умудрился попутно выдать замуж за иностранца. При этом сокрушается: вот так еще две-три совместные постановки, и в его театре не останется ни одной героини. Красивый у нас женский пол, только из-за бугра и разглядишь!
Да, когда исполнительница Ирина красилась под турчанку и учила турецкий текст, то спарринг-партнером ее был Николай Антонович. И теперь, при беде, этот слегка обрюзгший тяжеловес спокойно может сыграть роль утонченной красавицы султана даже в Анкаре – с него станется, не такие баранки загибал.
А для меня украинский маэстро, помимо груза местных регалий, наряду со званием казачьего полковника, стал еще и турецким эффенди.
Анатолий Маляров.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике