Мой юный друг, ты живешь в удивительное время. Я даже не хочу хвалить его, ведь это скучно, не так ли? У тебя есть свой собственный телефон, джинсы, плеер, даже компьютер. На твоих трусах никогда не лопалась резинка, как и не оставляла она на нежном твоем животе тонкий розовый след. Ты живешь во времена, когда все можно узнать и все попробовать. Но я тебе не завидую. Мое детство прошло намного веселее. Намного испытательней, толкательней в жизненную бездну.
Это было время, когда на выходных папы на полдня закрывались в темных ваннах, чтобы проявить пленку, а мамы умели «поднимать» стрелки на капроновых колготках. Хочешь, я расскажу тебе о нем?
Когда рухнул Союз, в нашем детском дворовом сообществе было принято во всем винить Горбачева. Мы были страстно уверены в том, что Горбачев продал СССР за миллион рублей. Не знаю, кто распустил у нас эти слухи, но дяде Мише в то время лучше было не светиться своей плешью у нас во дворе. Помните шутилку: «Скажи «полотенце». Полотенце! Твоя мама любит немца». Так вот, у нас во дворе в ходе интерпретации родилось следующее: «Скажи «корова». Твоя мама любит Горбачева».
- А Таня выйдет?
- Нет.
- А тогда можно взять ее резиночку?
К счастью или к сожалению, но я не могу объяснить своему сыну, как два метра бельевой резинки пользительно влияли на мой авторитет во дворе. «Ре-зи-но-чки, ре-зи-ноч-ки, ре-зи-ноч-ки, немецкий крест». И если Бог обделил тебя, и ты проклята не уметь выполнять трюк «немецкий крест», значит, тебе суждено часами стоять во дворе с раздвинутыми ногами, натягивая с напарницей эту самую ре-зи-ноч-ку. Аж до тех пор, пока на весь двор не раздавался унизительный крик: «Тааааняя, домой!». Меня почему-то звали домой одну из первых, потому первые мои молитвы в подъезде заключались в просьбе отсрочки этого рокового времени.
В 1992 году мой папа был сентиментально похож на Челентано, а моя мама тогда щеголяла по Садовой в прекрасной длинной юбке-клеш. О, это была не простая юбка! Это была историческая... Упленяющая голубая юбка в крупную хлебную ромашку. Когда мы с мамой долго прозябали в очередях, я вглядывалась в эту юбку и видела, как из-под ее подола лукаво выглядывали цветные мокрые носики неизвестных мне щенков, и верила в счастье после перестройки, как и после смерти. Но юбке этого счастья застать так и не удалось. Когда ромашки увяли и гадать на них больше было невозможно из-за инфляции, мама ее зарезала и сшила из юбкиной шкуры три-четыре пары отменных семейных трусов. С этого времени папа больше не походил на Челентано, он походил на волка из «Ну, погоди», лаконично врезаясь вилкой в то голодное время, коптящееся по правилам Чикатило.
Модные ластиковые лосины яркого цвета имели в то время настолько влиятельный эффект, что выжить без них было просто нереально. Да кто ты такая, если у тебя нет лосин? Гавно ты на палке и ребенок Поволжья! У меня лосин не было. Вернее сказать, было кое-что похожее, но не совсем оно. Моя бабушка где-то раздобыла ткань и сшила нам с сестрой по паре леопардовых подделок. А так как ткани у нее не хватало, лосины дотягивались только до икры и «леопардовые лапки» смотрелись без шика. Да и сама ткань предательски тянулась только в одну сторону, а это был непроходной балл, и меня во дворе быстро раскусили. Ластик должен был тянуться во все стороны, иначе и быть не могло.
Убойным, смертельным влиянием также обладали обертки от модных сладостей: «Куку-ру-ку», «Марс», «Сникерс». Выбрасывать их считалось зверским кощунством. Их ведь можно было сохранить и обменять на что-то не менее ценное, например, на вкладыши или кусок жвачки. Да-да, мой юный друг, бывали времена, когда жвачка целиком менялась только на девственность, настолько она была ценна. Это были привезенные сокровища бесценного характера. В городе ими еще и не пахло, хоть о вкусе «сникерса» и «марса» было все известно до мелочей – первые телерекламы народ просматривал с большим любопытством, распахнув голодный рот. Помню, подружка говорила мне, что хочет вырасти актрисой для съемок в рекламе, чтобы от пуза натрескаться «марсами». Как ни крути, а сытыми нас назвать было сложно. У нас ведь даже песни пелись про колбаску, вернее, про два ее «кусочека». Но тебе, мой юный друг, лучше этого фольклора не знать.
С умилением вспоминается мне детское время, невинно прожитое в очередях. Когда мне по полдня приходилось стоять на месте, делая всего пару шагов в час, но... вперед. Время, посвященное воспитанию личности, становлению ее на крепкие социальные костыли! Сегодня так волшебно ты уже и не постоишь, мой юный друг. Слово «дефицит» само уже сделалось дефицитным! Между вариантами: «остаться дома» и «пойти простоять очередь» - я всегда выбирала последнее. Иногда у магазина собирались сразу несколько очередей. Порой они тянулись таким длинным удавом, что непонятно было, где они зарождались. Потому прохожие спрашивали: «А за чем очередь?» - и, если что, пристраивались крайними. Ты не представляешь себе, какое упоительное чувство испытывала я, когда моя очередь, наконец, подходила... С какой гордостью я сама выносила товар из магазина, словно трофей, который просто за деньги никогда не купишь, этот трофей нужно заслужить, обменять на огромный кусок временного торта.
В очередях существовала своя идеология и своя праведность. Нигде не царила такая справедливая настоятельность, такое равенство судеб. Не важно, сколько денег у тебя в кармане, сколько килограммов сахара ты собираешься утащить домой, какой воротник прикончен на твоем пальто, - стой, жди своей очереди и молчи. Хотя, нет, лучше что-то рассказывай, фраза "я в очереди это услышала" вечером проговаривалась в каждой квартире. Я считаю именно очереди мистическими стечениями людей, которым было о чем постоять вместе, они воспитали во мне жажду справедливости, милосердие и выдержанность к общественным страстям. В очередях принято было говорить обо всем том, о чем не хотелось говорить ни коллегам на работе, ни родственникам, собственно, даже самому себе тоже. В очередях я узнала столько полезной информации, что с каждой простоянной очередью становилась взрослее. Это такое реалити-шоу было, только намного реалистичнее. Я помню, был дождь, и мы с мамой стояли в очереди за зонтиками. Стояли очень долго, когда вышли из магазина, уже темнело, дождь закончился, и мама сказала: «Это потому, что мы купили зонтики». Я сказала: «Дождь – не очередь, он когда-то заканчивается».
Помню очереди за бабушкиной пенсией. Помню даже запах этой пенсии. Запах стариков, их кошельков, плешивого меха. В отделениях сбербанка всегда витала трагическая неизбежность: сколько бы тебе ни было лет, ты тоже становился пенсионером. Именно там я узнала, что такое наше государство и как стоит к нему относиться, чем я буду болеть в старости, чем лечиться и как мертва коллективная духовность. Помню очередь за хлебом возле нашего хлебозавода. Самую длинную в мире, как мне казалось. Такой она была потому, что хлеб был там самый дешевый. Помню, был мороз, не замерзать помогал бешеный аромат выпечки, говорить было холодно, потому все смотрели на фонарь, который освещал самое занимательное зрелище – канкан снежинок. Помню еще очередь за модными красными кроссовками для старшей сестры. Потратили пол выходного дня, нам хоть и досталась пара, зато она была неполноценная: один кроссовок – был 36 размера, а второй – 37. Но мы все равно были довольны. Помню, как ездили через мост за турецкими батонами фирмы «Дока-хлеб», за которыми смирно стояло полгорода. Батоны были длинными, и торчали из сумок, как любопытные жирафы. Помню, как восхищались пожилые соседки, которые уже не выезжали в другие районы, глядя на наш турецкий улов! Они могли попросить что угодно - стакан дефицитного сахара, муки, ложку соды, - но попросить кусок турецкого батона… Это было бы верхом неприличия. Да-да, мой юный друг, соседи раньше должны были друг другу муку и сахар.
Помню, как моя мама сказала мне, что произошел переворот. Я спросила: «И что будет теперь?», а она ответила: «Ничего хорошего». Я до сих пор не знаю, была ли она права тогда или нет. Ведь переход от плохого к плохому может застывать и подчиняться исключительно законам ленты Мебиуса.
Таня Грачева.
Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике
Добавить комментарий к новости "Заметки бывшей девочки"