Две восьмерки

У меня в руках 24-я (надеюсь, не последняя) книжка Анатолия Малярова: «Вкус провинции». Книжка только что вышла при поддержке городского благотворительного фонда «Николаев-2000» и городского головы Ю.И. Гранатурова в издательстве «Илион».
Прочел с удовольствием, но сказать не могу: сладок или горек для коллеги вкус нашего края и времени.
Маляров – интересный старик. Привык писать от первого лица, умеет слегка привирать о себе. Слава Богу, не всегда ради пиара, но и ради красного словца, и из кокетства. Если же он рассказывает о согражданах, то без оглядки и с полной ответственностью. Понятно: его персонажи вполне узнаваемы, и прототипы могут предъявить не только претензии…
Рассказы старого мастера, наблюдательного и памятливого, наигранно простодушного, но непоколебимого в главных оценках, - всегда занимательны и свежи, вызывают улыбку и сочувствие разом.
Охотно читаются даже в наше безграмотное время.
Владимир Пучков.
Прадед Егор был здоровым человеком, уверенно ждал праправнука. Это его вторая супруга, Настасья, почти двадцатью годами моложе его, все обкладывала старика лекарствами. Тридцать лет назад, как перехватила одинокого беднягу в райсобесе, так и лелеяла – где такого другого, крепкого и говорливого, в наше время найдешь?
– Принимай аспирин, он разжижает кровь, жуй расторопшу, от нее весь желудочно-кишечный тракт того… жуй петрушку, один грамм петрушки заменяет килограмм… вот забыла, чего килограмм он заменяет.
У прадеда Егора был свой подход к организму, тот самый, налажен со времен первого голодомора, потом с лишений военного времени, со второго голодомора и вторых лишений, уже студенческой жизни. Недоедал, и приучил себя к тому, что уж если бросал в себя кусок, желудок выжимал из минимума максимум. Не пил, не курил – вечно не на что было купить шкалик или махры. По женской части грешил – странно было бы оставаться паинькой, когда после оккупации на селе на каждого инвалида припадало по три молодицы, полыхающих огнем из всех пор.
Радостей смолоду не хватало. Пара кляч и «бестарка» под зерно, потом «газон», на все село единственный. Много после двадцати блатной парубок Егор добыл паспорт, ворвался в институт, там общага и чай с батоном, ну, еще кефир, и совсем роскошь – жестянка с бычками в томате. Желудок исправно перетирал все, что в него бросали, а суета и заботы сообщали телу вечное движение – никакая зарядка не заменит молодцу побеги на речку, разгрузку вагонов, упражнения на кукурузных полях.
На посторонний взгляд Егор был открытым и отзывчивым, на улыбке жил и трудился. А внутри – пребывал в печалях. Загадки бытия донимали.
Изучая физику, он не задумывался о бесконечности – боялся сдвинуться разумом; слушая политбеседы, он едва сдерживался, чтобы не воскликнуть: «Ну, ты же и дурачок, ментор!»; с биением сердца рассматривая красавицу, третьим оком видел, как она сидит в туалете или прилаживает прокладки. А в целом – постоянно думал о смерти и не умел согласовать жизнь и не жизнь… уж что-нибудь одно бы! Но все такое вывозить на люди не хотелось. Выскажись – и уныние овладеет им вполне и навсегда, ничему другому, бойкому, подпитывающему извне душу, и места не останется. А хуже, когда окружающих, всех до одного, заразит своим скепсисом...
Была у деда, потом и прадеда Егора отрада – велосипед. Хороший, немецкий, еще с Германии, в качестве трофея прикатил в сорок пятом. Смешно, только «этот драндулет прослужил ему сто лет». Так старик напевал, гоняя на рассвете по аллеям сквера. Кроме рамы, там уже ничего своего не осталось, но «ровер» возил задницу и в восьмидесятых, когда держава перестраивалась и распадалась, и в девяностых, когда намечался третий голодомор, и…
Тут-то пришла глубокая старость, а с нею и разлука с верным железным конем…. «В мой луг под уздцы отведите. Купайте, кормите отборным зерном»…
Разлука случилась, только не так красиво, как у князя Олега. Просто однажды в аллейке под колесо подвернулся щенок. Сердобольный старик не мог калечить животину, круто свернул и – упал на куст. Исцарапался довольно нежно, но кровь на щеке заметила хранительница здоровья, супруга. Это вторая законная. Первая благоверная выставила его двадцать пять лет тому назад – не могла смириться с начатой сразу после войны и продолжавшейся до… да и после пенсии привычкой Егора запрыгивать в гречку. Вторая прибилась к опытному ходоку из пассий заметно моложе. И эта уж блюла «своего» пуще глаза. И от гречки отвадила сугубым своим вниманием; и кормила для себя же по укрепляющим рецептам предков; и лечила от всего, что подсказывал телевизор. Правда, дед, а потом прадед Егор, вместо хождений налево нашел другую забаву: дурил бабку при лечении. Таблетки принимал смиренно, но тут же ухитрялся незаметно выплевывать их в урну, а водичкой запивать слюнку. А то брал в рот расторопшу и шел вроде бы пожевать, лежа на диване, а сам отрыгивал сухой, липкий цвет в унитаз – и был таков. Потому и здоровеньким держался до восьмидесяти восьми. Две восьмерки – счастливая бесконечность, причем двойная. Жил человек в своем ритме…
Но вот упал. Вывод старуха сделала кардинальный: не под силу уже деду одновременно крутить педали и держать руль. Продать велосипед!
Скандалили неделю, даже спать ведьма усылала в лачужку. А не подержавшись за теплое, то ли задницу, то ли передницу, старик не умел засыпать. Смирился, согласился продать верного друга. Тут возник второй затор: на рухлядь не находилось покупателя. Еще неделю колотились. Однажды супруга увела коня и принесла три сотни, больше, мол, не дают. Было подозрение, что деньги – из ее загашника, что велосипед старая анафема незаметно вкинула в мусоровоз. Но имеем, что имеем.
Шли замедленные, вязкие, какие-то чужие, параллельные дни. В сквер старик ходил пешком, все горше чувствовал груз на плечах и дряблость в ногах. Привыкал все больше не жить, а думать. Скажем, почему обе супруги ему выпали неудачные? Дошел: потому, что не он их, а они его подбирали. Ему некогда было волыниться с ухаживанием – все пекся о куске хлеба, а больше - о душевных интересах. В чем эти интересы были? Да всякий раз в другом. То сосед заведет огород, то фанаты завоют к началу футбольного чемпионата, то власть пообещает что-нибудь. А он сам палец о палец не ударит, но ждет, что у них получится. Ждет, торопится в ожидании, тратит дни, ожидальщик чертов!..
А почему у него зарплата всегда была голая, теперь пенсия куцая? Да потому, что власть он всегда презирал, а за нею и все ею дареные отличия: звания, медали, грамоты, избегал высовываться, вот и нет надбавок к пенсии. На самый верх выпрыгивали все недоучки, лодыри да воры. Было, со старта вырывалась одна стоящая, но баба ведь! Не пустили до финиша. Странно, что и сам Егор как-то чувствовал бабу не над собой, а все больше под собой. Понимал, что эта стоит дюжину мужиков; все при ней, и голова – Дом советов, но ведь в юбке, и место ей под спудом…
Скучно пешему, однако так прошагал Егор десять или даже, пожалуй, побольше лет. Даже собирать начал деньги, неопределенно, как-то вроде на велосипед, а вроде по старческой скупости. Но только доходит до трехсот – пойдет на рынок, а там уже цена старому драндулету шестьсот гривен. Дотянет тайно от бабы, за целый год – до шестисот, а там – за тысячу…
И вдруг ко Дню Победы ему, воину сорок четвертого-сорок пятого годов, власти преподносят денежный подарок. Понятно, таких, как Егор, в принципе хозяева страны имели в виду, но тут на носу выборы! Как бы там ни было – прадед Егор разбогател. Если сложить подачку вождей и купюры из собственного загашника – хватит на любой, правда, подержанный велик!
Одиннадцатого мая старик выбрился поржавевшей безопаской, экономя воду, принял душ; чтобы не гнать электричество на утюг, расправил пальцами на себе сорочку в рыжую полоску, отрепал брюки и пошел в сторону остановки транспорта. Входя в маршрутку, не обязательно кривить морду и прихрамывать, ведь в руке пенсионный билет, а на физиономии нарисованы две восьмерки. Но эта подлая привычка новых времен – могут сегодня же отменить льготы! При общении с молодкой он вскидывает голову, выставляет все свои четыре фиксы; при заседании домового совета притирается поближе к председателю, выпрямляется и переходит на бас. А вот тут надо прибедняться, власти пожалеют, подадут еще копеечную льготу. Кому надо, хрен знает – нищета сделала артиста из каждого, кому за пенсионные годочки…
Боже, как тут много всего! Как давно Егор не был на рынке, теперь в голову ударила гоголевская ярмарка – «И трех рублей не хватит, чтобы скупить все!». А еще ахи Сократа: «Как в мире много вещей, которые мне не нужны!»
Настроение поднимается от мельтешения красок и звуков, объемов и движения. И тут же мысль: если тысячи тысяч продуктивных мужиков торгуют, то кто же работает? И от этого сегодня прадеду не делается грустно, смешинка зудит в носу. Переступил через мотки проводов, повертел головой по киоскам и яткам с утварью, запчастями, прикрасами, черт знает чем еще! И – остолбенел перед вздыбившимися велосипедами. Жеребцы в стойлах, да и только. Новенькие, расписные, как яйца на Пасху, с латинскими буковками. С трудом заставил себя смотреть поверх этого новенького, искушающего товара. Ступил в ряды скромно присоседившихся друг к дружке подержанных роверов.
- Почем штука?
- А это – который выберешь.
- Ну, к примеру, тот, с переключением передач.
- А что дашь?
- Дак я охотно в подарок возьму.
- Это у вас, при советах, все даром давали. А теперь – каждый за себя плати.
Господи, и тут политика! Егор отошел было. Получилось, как бы для разгона. Ступил обратно, но уже решительно.
- А надолго хватит такого?
- До твоей кончины аккурат хватит.
- На базаре все такие острые на язык?
- Дилерами называемся.
Старик почувствовал, что вот обогащается новыми словами, и молодел душой.
Стало весело.
- А дай прокачусь.
- Дак ты себе покупаешь, деда? Ну, молодец! Ну, недооценил я тебя!
Прадед сел верхом, «дилер» даже придержал за раму, толкнул. Егор проехался, только раз и кабутнул, совсем воспарил мыслями. И денег копейка в копейку хватило. Получив цену, продавец тут же отвернулся и забыл про покупателя.
И вот катит древний Егор по двусторонней улице домой, к проспекту. Ноги слушаются старика, педали слушаются ног, дышится легко. И песня просится наружу. Запел свою бессмысленную: «Тиглат Паласарь – православный русский царь!..» Сто лет назад сам сочинил, – и это было единственное его творение, – в минуты восторга в голос заводил.
Вот бабка поразится. Нудить будет пару дней, может, даже в сквер с ним выйдет в первый раз, кабы чего не вышло! Но потом угомонится, второй раз он не сдаст своего коня «в мой луг под уздцы отвести»...
Качнулся слегка влево – и молодой водитель из салона тихий мат послал ему. Наверное, старый спортсмен отъехал далеко от тротуара. И вообще, кажется, велосипедисты обязаны ехать по встречной полосе…
Потом двое огольцов пальчиками показывали: им не в привычку видеть, как прапрадед на двух колесах болтается меж легковушек, маршруток, троллейбусов, грузовиков. Но катит ведь!
На него смотрят, его видят. И ветерок с привычной, теперь почему-то сладкой гарью бьет в лицо, и плечи расправляются, а шея вытягивается. Душа уходит от привычного гнета и зависимости. Егор понимает, почему его голова прежде всегда была в плечах, а глаза ныкали мимо встречных глаз. Это от возраста и смирения. На службу давно не зовут, даже на громкие юбилеи, во дворе сверстники-доменщики вымерли или стали «невыходными», а самое впечатляющее – жена. Все играет молодую, даже в свои семьдесят, кажись, да громко играет:
- Что-то ты, воин Егорий, забывчив стал. Куда это тебя повело? Проку от тебя, что с козла… Ох, сиди в уголочке да жди кашицу…
Это вместо того, чтобы тонко привирать:
- Ого-го, да ты еще следующему поколению дашь форы! Ты смотри, я и не ждала от тебя такой прыти!.. Подскажи, твой совет незаменим…
И душа крепчала бы, и уважение к себе держалось бы в теле.
Ну, ничего, вот оседлал своего коня, вот покажет ей свои давно улетевшие шестьдесят!
И нажимает на педали и косит по сторонам. И так внезапно вылетает на круг...
Слева легкач завизжал тормозами, даже капот откинул – зев дракона. Сзади маршрутка грохнула чем-то тяжелым, словно обухом в затылок. Переднее колесо ровера выскакивает на бордюр, к первым цветам в клумбе… Удар вроде снизу. И сзади. Оба авто и ровер смешиваются – горячий котел и огромный пестик… Егор внутри. Никакой боли, даже крови не видит. Впрочем, он ничего не видит, кроме двух велосипедных колес: спицы врозь, а обода свились в две восьмерки – две счастливые бесконечности. Немые звуки. Последние картинки – лица. Это дети, внуки, правнуки. Праправнуков Егор не дождался.
Последняя мысль: а ведь за велосипед напрасно отдал деньги. Лучше бы бабке…
Анатолий Маляров.

Источник: Вечерний Николаев | Прочитать на источнике